Огненный скит.Том 1
Шрифт:
— Антип, подай шест!
С ужасом ключник наблюдал, что Антип не спешил выполнить просьбу. Он стоял на земле и смотрел на тонущего Изота.
— Антип, — повторил скитник, — чего стоишь? Подай шест!
— Говори, в каком месте зарыт сундук? — сведя брови к переносице, отрывисто бросил Антип.
— Ты… это… чего, — пробормотал или удивленный, или обескураженный Изот. — Не дури… Дай шест?
— А я и не дурю. — Бескровные тонкие губы Антипа растянулись в усмешке. — Чего мне дурить. Говори, где сундук закопан?
Только теперь до сознания Изота стало доходить,
— Так ты меня умышленно столкнул?
Антип рассмеялся, но не ответил.
— Подай шест, говорю? — настойчивее повторил Изот, ещё полагая, что это какое-то наваждение.
— Как бы не так! Скажи, где золото, и я вытащу тебя…
— Кинь шест!
— Хе, хе. Не на того, дядя, напал. Тебя вытащишь, а ты прибьёшь. В тебе силы ровно у медведя. Говори лучше, где золото. Всё равно никому не достанется. А не скажешь — подыхай! Никто не хватится тебя. Молиться некому будет. А папаньке с маманькой скажу, что ты в болотах загиб… А золото я и сам найду, без тебя… Дорогу я теперь знаю. Все перекопаю, а найду.
— Барин… тот тоже искал… — Изот выплюнул жижу изо рта.
— Так скажешь, где золото?
— За что же я пестовал тебя! Спас от разбойников, от голодной смерти…
— Когда это ты меня спас?
— А тот младенец, про которого я тебе рассказывал… Это был ты…
— Не выдумывай!
— Спроси у матери своей, у отца, которых ты считаешь своими родителями, как семнадцать лет назад они корзину на крыльце нашли, а в ней ребёнка с запиской, как его наречь…
— Ты всё врёшь! — Ни один мускул не дрогнул на лице Антипа. — Хочешь, чтобы я вытащил тебя…
— Подай шест, поганец! — закричал Изот, уже захлебываясь и больше погружаясь в трясину.
— На, дядя! — восторженно-озверело закричал Антип и помахал шестом над головой Изота.
Тот вскинул руку, чтобы поймать конец палки, но не дотянулся, и глубже погрузился в трясину.
— Будь ты проклят, выродок, — прохрипел Изот, выплевывая попавшую в рот болотную муть. — Будь ты…
— Ты ещё проклинать, попрошайка! — Лицо Антипа стало красным, как и его волосы. — Так на тебе!.. Получай! — Он растянул в змеистой улыбке рот и упер роготульку в грудь Изота, погружая его в трясину.
Изот в последний раз увидел лицо Антипа, искажённое злобой, которую он не ожидал от парня, и уже захлебываясь, понял, что он так мучительно искал в его облике, который ему кого-то напоминал. Он увидел в его конвульсивно дёргающемся лице, в фигуре с вздыбленными руками, в линии спины и головы Филиппа Косого. Так вот кого он спас! Его сына. Тогда говорили, что Степан горшечник взял Дуняшку с нагуленным ребёнком. Прикрыл девичий стыд. Не зря, видать, говорили, что ребенок был от Косого…
Антип лихорадочно стал развязывать мешок, в котором лежал топор, подрубил берёзку, наклонил её, и стал пробираться ползком к тому месту, где засосало Изота. Добравшись, запустил руку в жижу, пошарил в чёрно-грязном месиве. На поверхности показалась голова ключника, облепленная грязью — Антип держал её за волосы. Другую руку запустил под одежду. Нащупал, что искал и с силой дёрнул.
Глава тринадцатая
Завещание поручика
Деревянный господский дом с мезонином, в котором жил последние годы отставной поручик Олантьев, стоял в окружении обширного парка, изрядно запущенного, на краю села, на возвышенном месте. Широкий въезд, обсаженный липами, с кирпичными столбами ворот, замощённый битым кирпичом и мелкой галькой, зарастал кустами и чертополохом. Барин не выезжал, к нему никто не езживал, за дорогой не следили, и мощная растительность летом, как только приходили тёплые дни, сокрушая всё на своём пути к солнцу, дробила кирпич и переворачивала гальку, заполоняя собой пространство. Зимой дорога не чистилась, ворота не закрывались, лишь к калитке вела узкая тропинка, натоптанная оставшимися слугами Олантьева.
Барин болел, из дома не выходил и лишь по неотложной надобности — съездить за доктором, приобрести лекарства — слуги покидали имение. Здание людской, стоявшей рядом с господским домом, покосилось и ветшало, в нём никто не жил. Разрушалась и конюшня, где остались две лошади. В каретном сарае стояли потерявшие былой блеск и лоск давно не ремонтированные и неподготовленные к выезду брички и сани. Дряхлый Олантьев держал только кухарку, конюха и лакея, бывшего крепостного Мефодия.
Из всей его родни была жива сестра Софья с сыном Сергеем, бывшая замужем за промышленником и купцом Апполинарием Лазутиным и жившая в Санкт-Петербурге безвыездно после смерти мужа. По молодости они встречались довольно часто — Олантьев одно время жил в столице, — потом встречи стали реже, а затем и совсем прекратились. Подросший племянник раза два навещал дядю в его имении, но не больше, хотя в детстве бывал у него неоднократно на каникулах.
В доме содержались в относительном порядке четыре жилые комнаты: спальня барина, гостиная, помещение, где жила прислуга, и кухня. Остальные восемь были закрыты, их зимой не протапливали, они сырели и ветшали. Мебель пылилась, пыльная паутина свешивалась с потолка, космами заткала сырые углы. Денег поручик не платил своим слугам и жили они, вознося молитвы Богу, чтобы он совсем не отвернулся от них. Обихаживали хозяина по привычке, по тому, что были сыты, не голодали, да в старости и некуда было податься, все были бессемейные, коротавшие век свой, потому что живым в гроб не ляжешь.
Барин был слаб, днями не вставал с постели и не выходил из спальни. Еду ему Мефодий носил сюда. Одним словом, дни поручика были сочтены, и он сам, и окружавшие его знали об этом и были готовы к этому страшному дню. Особенно страшному для слуг, потому что тогда они сразу оставались без крова и пропитания.
Когда-то Олантьев был могучего роста и силы, а сейчас отощал и высох. Халат, который он надевал изредка, мешком висел на костлявых плечах. Лишь взгляд свирепых глаз из-под седых густых бровей говорил, что в нем ещё теплилась жизнь, внутренняя энергия, которой так боялись окружающие.