Огни в бухте (Дилогия о С М Кирове - 2)
Шрифт:
И, вспомнив случай с солдатом, Киров вспомнил и тот вечер, хождение по Уржуму.
Он обошел весь город, пока в наступающих сумерках не вернулся к приюту. Там он встретил нищего...
Он дал нищему гривенник, подаренный ему бабушкой на покупку тетрадей. Нищий сказал ему: "Спасибо, мальчик", и он зашел в приют счастливым, точно этим гривенником отомстил фельдфебелю за избитого солдата...
Сергей Миронович посмотрел на Фому и Петровича, угрюмо уставившихся на потухшие угольки, на шомполы с нанизанными на них и еще не поджаренными куликами, встал, взял ружье.
–
Тогда решительно поднялся Петрович.
– Сидеть здесь, дышать одним воздухом с ними и мы не можем, Мироныч.
– Поохотились, выкупались, а пообедаем дома, - сказал Фома Матвеевич.
– Едемте ко мне, в мой садик!
– А что, и правда, стоит поехать к Фоме, - обрадованно сказал Киров.
– В его райском саду куда будет прохладнее!
Тигран побежал к машине, и все стали собираться в обратную дорогу...
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Хашная помещалась в небольшом полуподвальном помещении. Здесь было прохладно, всегда имелся прекрасный выбор натуральных крестьянских вин. Хаш варился самим хозяином, старым дряхлым армянином, искусным мастером этого дела, и хашная считалась аристократической, круг ее посетителей был строго ограничен.
Хаш - это чудеснейшее блюдо, изготовляемое из бараньих ножек и требухи, притом всегда ночью, в медном котле, на тихом и ровном огне, полагалось есть сразу же после варки на рассвете, и любители хаша в это время всегда аккуратно появлялись у Шаша-даи*, ибо первый хаш имел особый вкус. Приучив посетителей к первому хашу, Шаша-даи, не в пример другим хашным, торгующим до поздней ночи, в восемь утра уже закрывал свой подвальчик и предавался другим, более важным делам. Повесив замок на двери хашной, он поднимался к себе наверх, и тогда через темный и пустынный двор к нему начиналось паломничество новых посетителей. Ему приносили на продажу контрабанду, краденые ценности, вещи под залог.
_______________
* Дядя Саша.
Кроткий и ласковый старичок, тончайший знаток армянской поэзии и музыки и сам отличный импровизатор и музыкант, Шаша-даи был наитемнейшей личностью, и с ним у Гюнтера была дружба, связанная многими узами...
Как и вчера, и позавчера, только Карл Гюнтер спустился в хашную, Шаша-даи поспешил ему навстречу и ласково сказал, что его "золотые русские парни" все еще не показывались. "Ну да, вчера и позавчера они не должны были являться, а сегодня?" Гюнтер был встревожен.
Только сейчас в полумраке он разглядел присутствующих. За столами сидели священник Тер-Вогонд и его "телохранители", Павлуша Черный и Павлуша Белый, Максим Лозин со своей Люсей.
Гюнтеру принесли хаш, бутылку вина, гранаты и тертый чеснок в розетке. Но он был в такой тревоге, что ни к чему не мог притронуться. Он мял в кармане газету, никак не решаясь взглянуть на нее. Его волнение заметили соседи, и тогда он стал пить вино, чтобы отвлечь от себя их внимание.
"Пожар в Сураханах!
– звенел у него в ушах крик газетчика.
– Пожар!"
– Карл Людвигович, что вы сидите один, присаживайтесь к нам, прогремел Тер-Вогонд.
Это было обычное кабацкое приглашение там,
– Только одно условие - пьем по немецкому счету.
– Что это за немецкий счет?
– побагровел священник.
"Телохранители" захихикали и с любопытством уставились на Гюнтера.
– Немецкий счет - это когда каждый платит за себя... или все несут расходы поровну.
Священник положил свою тяжелую руку на плечо Гюнтера.
– Милый... Мы не немцы. Мы кавказцы. У нас другой обычай: когда у нас пьют и гуляют, то за всех платит кто-нибудь один. Двадцать лет живешь на Кавказе, вырос среди кавказцев, а все еще как немец. Аршак!
– крикнул Тер-Вогонд буфетчику.
– Пять бутылок шемахинского. Закуски!
Гюнтеру налили вина, и он выпил. У него спросили, почему он сегодня "не в своей тарелке", и он ответил, что у него начинается озноб, лихорадит. А потом о нем забыли, и разговоры велись на армянском и азербайджанском языках.
"Телохранители" вели себя развязно и много пили. Это были еще молодые люди, сыновья богатых в недавнем прошлом родителей, ничем не занимающиеся, ни к чему не приспособленные в жизни, живущие за счет то одного, то другого благодетеля, всюду сопровождающие его. Сравнивая себя с ними, Гюнтер невольно взглянул на священника: "Вот он - счастливец!"
Тер-Вогонд был красавец, гуляка и весельчак, пьющий в день не менее ведра красного вина, но никогда не пьянеющий. Голос у него был необыкновенной силы. Когда он пел в церкви, было слышно на Парапете*. В театральном мире о нем давно поговаривали как о выдающемся певце.
_______________
* Сад в Баку.
Весело было и другим посетителям хашной. Гюнтер всех их хорошо знал. Вот за тем столиком сидели борец Максим Лозин - "Черная маска", чемпион в тяжелом весе, и рядом с ним его очаровательная жена, "крошка Люся". Ему было тридцать пять лет, ростом он был в сажень, весом пудов на двенадцать, грубый, слоноподобный, она же - девятнадцатилетняя, маленькая, щуплая, похожая скорее на его дочку. Они, видимо, завернули в хашную с какой-нибудь не очень богатой ночной гулянки, где недоели и недопили, и теперь, в особенности он, обжора и пьяница, наверстывали упущенное.
Дальше за столиком сидели и о чем-то интимно беседовали Павлуша Черный и Павлуша Белый - два брата, прославленные исполнители кавказских танцев, недавно вернувшиеся из гастрольной поездки по Америке. Черный был в черной папахе, в черной черкеске, в черных сапогах. Белый - весь с ног до головы в белом.
В это время в хашную с криком: "Кому "Бакинский рабочий"? Горят Сураханы!" - ворвался мальчишка-газетчик.
Гюнтер встал, бросил на стол десятимиллионную бумажку и вышел на улицу. Он снова метался по всем этим глухим Татарским, Чадровым, Каменистым улицам, пока окольным путем не выбрался на базар.