Огни в долине
Шрифт:
— Нет, в самом деле, человека здесь кто-то убил да и закопал. Побывал кто-то до нас… А я думал нервы у вас крепкие. Ну, не буду, не буду.
— Почему же, хоть и жутко, а интересно. Шкелет, значит, вместо самородков-то?
— Скелет, — подтвердил Виноградов. — Но вы дальше послушайте. Нам в том месте необходимо было продолжать копать. Перенесли мы останки вон туда, к пригорку, захоронили, а там, где лежал этот несчастный, один за другим самородки стали попадаться. Некрупные, правда. Будто нарочно кто могилу ему золотом выстелил.
Старший
— Больше пуда сразу взяли самородков, — продолжал Виктор Афанасьевич. — Убил кто-то беднягу, да и заставил мертвого золото стеречь, — он пристально посмотрел на Сыромолотова и медленно повторил: — Убил и заставил золото стеречь…
У Егора Саввича пересохло в горле. «Всех бы вас поубивать, окаянных. Из рук золото вырвали. Сразу пуд… А сколько его еще тут, в земле-то. И ведь мое, мое золото. Ну погодите, дайте только срок…»
— Жарища какая. Красавица, водица у тебя найдется? Страсть, как пить охота.
— Чаю хотите? — спросила Ксюша. — У нас чай от завтрака остался, холодный, правда.
— С превеликим удовольствием выпью.
Ксюша принесла кружку чаю, и Егор Саввич стал с жадностью пить, расплескивая на бороду.
— Пойду я, — сказал, вытирая толстые губы рукавом. — Бывайте здоровы.
— Спешное дело? — губы Виноградова кривила еле заметная улыбка, а глаза смотрели холодно и внимательно. — Оставайтесь обедать. Никита Гаврилович со Степаном Дорофеевичем скоро придут. Они на Безымянной.
— Благодарствую. С удовольствием бы остался, да мне ведь сегодня же и домой попасть надо. Так, может, наказ какой передадите? Прислать чего, может?
— У нас все есть, а Майскому я только что отправил письмо. На Холодный-то вы зачем едете?
— Сестра там у меня сродная. Прихворнула старуха, навестить просила.
— Тогда не смею задерживать.
Сыромолотов оглядывался, ища фуражку, забыв, что потерял ее, когда бежал к лужайке.
— Так я пойду. Кланяйтесь от меня Степану Дорофеевичу с племянничком.
— Непременно, непременно.
Егор Саввич повернулся и пошел, слегка раскачиваясь, похожий на медведя, вылезшего из берлоги. Опираясь на черенок лопаты, Виноградов провожал взглядом его широкую спину.
— Вот артист! — ухмыльнулся Сашка, повернув веселое, все в веснушках, лицо к инженеру. Он недолюбливал старшего конюха. — Напужать, говорит, хотел. А чего нас пужать-то? Мы не пужливые.
— Артист, — согласился Виктор Афанасьевич. — Талантливый. Ехал на Холодный, а завернул к нам. Давай, Сашок, поковыряем еще немного.
И он с силой вонзил лопату в мягкую, податливую землю.
А Егор Саввич, уйдя за деревья, обернулся и, подняв кулаки, в бессильной ярости погрозил тем, кто работал на лужайке.
— Воры! Сволочи! Голодранцы проклятые. Ну, погодите! Мое, мое золото. Из рук вырвали. Пуд!.. Ах вы… — он нехорошо и длинно выругался. Пошел дальше, бормоча угрозы и проклятия, задыхаясь от злобы и сознания
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Черная, поблескивающая лаком эмка затормозила у здания горкома партии. Серый шлейф пыли, поднятый колесами, медленно оседал на дороге.
— Подожди меня здесь, Паша, — Майский надавил на никелированную ручку, и она опустилась, мягко щелкнув замком. Дверца распахнулась. — Я постараюсь не задерживаться.
Шофер Паша Ильин кивнул.
— Вы не торопитесь, товарищ директор. Я пока машину оботру да мотор посмотрю.
Александр Васильевич поднялся по широким гранитным ступеням. В просторном вестибюле было прохладно.
Темно-красная ковровая дорожка заглушала шаги. Вдоль всего коридора на большом расстоянии одна от другой были видны обтянутые черным дерматином высокие двустворчатые двери с массивными бронзовыми ручками. На каждой двери одна-две таблички с фамилиями работников комитета партии: заведующих отделами, инструкторов, секретарей.
Он еще не дошел до первого секретаря, как дверь его кабинета открылась, и оттуда стали выходить люди, переговариваясь и закуривая. Видимо, только что кончилось какое-то совещание. Александр Васильевич подошел к девушке, быстро печатавшей на машинке, намереваясь узнать, может ли его принять сейчас первый секретарь, и увидел Земцова. Он разговаривал с человеком в полувоенной форме. Петр Васильевич тоже увидел директора прииска и приветливо кивнул.
— Заходите, Александр Васильевич, я сейчас.
Из приемной Майский прошел в кабинет — большой, с высоким потолком и высокими окнами, сейчас настежь распахнутыми.
— Вот я и освободился, — сказал, входя, Земцов и плотно прикрыл дверь. — Здравствуйте, Александр Васильевич, рад вас видеть.
— И я тоже, — Майский почувствовал крепкое, энергичное пожатие. — Честно говоря, соскучился. Давно мы не виделись.
— Да, давненько. Все собираюсь к вам в Зареченск, но не выберу времени. И не только по делам, но и взглянуть на вашу дочурку, на Елену Васильевну. Да еще мечтаю порыбачить. Говорят, в Черемуховке нынче рыба хорошо ловится… Ваша машина? — Земцов кивнул на окно, из которого была видна эмка. Паша старательно обтирал ее тряпкой.
— Премия, — не мог удержать улыбки Майский. — Обкатываю… Вот рискнул до Златогорска добраться. Два часа весь путь.
— Хорошая машина. И что радостно — наша, отечественная. А давно ли на фордиках ездили. Теперь вот свои делаем и не хуже, а даже лучше. Растем, крепнем, догоняем капиталистические страны. И скоро перегоним. А кое в чем уже перегнали. Так премия, говорите?
— Да. Не знаю за что, работаю не больше того, что положено.
— Будто бы? А я знаю: за отличную, добросовестную работу, за то, что Зареченский прииск из месяца в месяц перевыполняет план. Наконец, за разведывание и эксплуатацию новых участков. И это правильно. Надолго к нам?