Огни в долине
Шрифт:
Кажется, она всего лишь на минуту закрыла глаза и тут же снова открыла их, потому что послышалось, будто где-то стучат. И действительно, до предела напряженный слух уловил настойчивые, требовательные удары. Где это? В соседней половине дома? Нет, стучали в их дверь. Елена встала, не зажигая света, нащупала на вешалке халат и, накинув его, вышла в прихожую. Здесь стук слышался громко, отчетливо. Резкие удары сыпались с короткими перерывами. Щелкнув выключателем, она открыла дверь в сени, встревоженно спросила:
— Кто там?
То, что Елена услышала в ответ, заставило сильно забиться сердце.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Никита Гаврилович,
— И чего это ты, Никита, патроны-то снаряжаешь, — подавив очередной зевок, сказал Ваганов. Ему надоело молчать. — Аль на охоту собрался? Так не время еще. Нынче охота по срокам установлена, знаешь ведь.
— Похожу маленько по лесу, — ответил Плетнев. — Не могу я сейчас сидеть дома.
— Оно, конечно, — поспешно согласился дядя. — И я себе места не найду. Все из рук валится. Кто бы подумал: такая беда нежданно-негаданно свалилась.
— Ты вот на митинге-то давеча не был, а зря. Иван Иваныч там говорил, что немец давно зубы на нас точил, только боялся по этим самым зубам получить. Прежде он, значит, всю Европу захватил, силы набрался, а потом и на нас попер.
Известие о нападении фашистской Германии на Советский Союз пришло сегодня в Зареченск около полудня. Никита Гаврилович сидел в это время на лавочке у приисковой конторы, разговаривая со знакомыми, и уже собирался уходить, как на крыльцо, стуча деревяшкой, вышел счетовод Савелий. Лицо инвалида было бледно и встревожено, это заметили все и сразу умолкли, еще не ясно предчувствуя какую-то беду. Савелий обвел всех строгим взглядом.
— Война началась, мужики. Немец на нас напал.
Старатели зашумели, обступили инвалида, допытываясь, откуда он узнал такую весть. Потом к приисковой конторе стал быстро стекаться народ. Слух о войне облетел Зареченск, всполошив всех жителей. Скоро маленькая площадь оказалась запруженной. Киномеханик Лева Михельсон с двумя парнями притащил из клуба громкоговоритель-колокол и приладил над крыльцом. Над площадью понеслись строгие слова московского диктора, читавшего сообщение Советского информационного бюро. Старатели, молчаливые и суровые слушали, сжимая натруженные руки.
Потом начался митинг. Первым говорил Слепов, рассказывал, как фашисты готовились к этой войне, как вероломно, исподтишка напали и что должен делать каждый советский человек в это тяжелое время. После Ивана Ивановича выступало еще много народу. Комсомольцы тут же объявили, что все, как один, требуют послать их на фронт.
Ваганов на митинге не был и теперь уже в который раз жадно выспрашивал у племянника подробности.
— В прошлой-то войне немец тоже вон как пер, — снова заговорил он. — Никакого удержу. На это он мастер, воевать-то. Только нынче и Россия не та. Красная Армия у нас сильная, мне Семен говорил, он знает. А еще кино в клубе смотрел, так чего только нет в войсках-то. И пулеметы, и конница, и пушки такие, что их уж не конями возят, а машинами, и аеропланы с бомбами, и эти, как их… идут, аж земля дрожит…
— Танки, — подсказал Никита Гаврилович. — Верно, ты все говоришь, и пушки у нас, и танки, и аеропланы. Да только все это и у немца проклятого тоже
Степан Дорофеевич погрыз ноготь, упрямо тряхнул лохматой головой и убежденно сказал:
— Все равно, недолго будет война. Намнем бока немцу, вот помяни мое слово.
Охотник ничего не ответил, только покачал головой и снова взялся за патроны.
С тех пор, как уехал Виноградов с женой, тихо стало в большом старом вагановском доме. Почти все время дядя и племянник проводили на кухне и только вечером, посидев за самоваром и выпив по несколько чашек чаю, уходили в спальню. Там еще долго ворочались в кроватях, переговаривались усталыми голосами и наконец засыпали. В первые дни после отъезда Виктора Афанасьевича и Ксюши оба старика не находили себе места, сильно скучали. Они привыкли к инженеру и его жене, и тем острее теперь чувствовали свое неуютное одиночество. Хозяйство в доме по-прежнему вела Домна Никифоровна. Старушка все чаще жаловалась на недомогание и намекала, что пора бы ее отпустить на покой. На такие слова Ваганов, посмеиваясь, отвечал:
— Вместе на покой пойдем, матушка, вместе. А мы с Никитой без тебя совсем пропадем. Жениться нам поздно, а какой дом без бабы? Ты уж не оставляй нас, Домнушка, пожалей стариков.
И Домна Никифоровна жалела.
От Виноградова изредка приходили письма. Он писал, что работает на одном из северных уральских приисков, что собирается в большой поиск, что родилась у них с Ксюшей двойня и что как только малыши окрепнут, все они обязательно приедут в Зареченск повидаться со старыми друзьями. Потом письма перестали приходить. Видно, Виктор Афанасьевич уехал, как и писал, в большую экспедицию. На Зареченском же прииске разведочные работы больше не велись, и как только не стало Майского, о стариках совсем забыли. Они никому не были нужны. Иногда их навещал Иван Тимофеевич Буйный, иногда заходили Слепов и Елена Васильевна или кто-нибудь из знакомых стариков. Ваганов стал опять поговаривать о том, чтобы уехать к сыну, там есть хоть родные, а в Зареченске никого. Но Плетнев упорствовал — оставлять поселок не хотелось.
Степан Дорофеевич расстегнул ворот рубахи, почесал жилистую шею и, как бы раздумывая вслух, негромко сказал:
— Заберут теперь наших старателей на войну.
И покосился на племянника. Тот, набивая патронами гнезда старого самодельного патронташа, молчал.
— Заберут, говорю, наших старателей на войну, — громче, с легкой обидой в голосе повторил Ваганов. — Горе-то какое.
— Всех не заберут, — нехотя отозвался Никита Гаврилович. Дядя мешал ему думать о чем-то своем. — А как же с драгами, с шахтами как? Останавливать, что ли? Золото все равно нужно. По-моему разумению, теперь его даже больше надо будет.
— Пожалуй, — согласился Степан Дорофеевич и спустил ноги с печи, — пожалуй, верно. Война желтый песочек любит. А что, Никита, если молодых старателей в армию заберут, так на их место мы встанем. Я первый в шахту спущусь. Руки-то у меня еще крепкие, не разучились кайлу или лопату держать. Вот только поясницу частенько поламывает. Ан ничего, потерплю, раз так приходится.
Охотник посмотрел на свои темные от загара, крепкие руки, сжал в кулаки и снова распрямил пальцы, словно проверяя их.
— И я пойду. Только теперь ведь на шахтах-то все машины разные, лопаты да кайлы там ныне не в почете. А в машинах мы с тобой, Степан Дорофеевич, ничего не смыслим.
— Обучимся, как-нибудь сладим. Сам же говорил, что Иван Иваныч звал каждого помогать отечеству.
— А чтобы стариков в шахту, такого разговора не было.
— Ну так мы пример подадим. Или вот лошади. Очень они требуются на войне. Вот отведем завтра в контору наших. Для армии, мол, примите.
— Дело, — похвалил племянник. — Конечно, там и аеропланы, и танки, а без лошадей все равно не обойтись. Эх, нет Александра Васильевича! Уж он бы в такое-то время все обладил как надо. И прииск бы у него работал, и на войну людей бы дал, а то, и сам бы отправился.