Огни в долине
Шрифт:
— Как, неизвестно? Дирехтор Иван Иванычу очень даже определенно выразился. Приедет, мол, Виноградов, он и укажет место, куда драгу ставить.
— Так и сказал?
— Побей меня бог, если вру.
— А место-то какое? Называл его?
— Место вроде бы не называл.
— Так чего же болтаешь? Известно, известно, — передразнил Сыромолотов. — Где же оно известно.
Сморчок молчал, не зная, что возразить на такие слова. Потом на лице его появилась блудливая улыбка. Он наклонился к старшему конюху и
— Нехорошее слыхал я про тебя, Егор Саввич.
Сыромолотов чуть заметно вздрогнул.
— Это что же такое ты слыхал?
— И говорить-то совестно. Опять осерчаешь, а я тут ни при чем.
— Да говори, чертова перечница, — вспылил старший конюх, и его волосатый кулак снова закачался над столом. — И что за моду взял — из человека душу тянуть, — и уже спокойнее: — Что слыхал?
— Говорят, Егор Саввич, — все так же шепотом поведал старик, — будто снохач ты.
Сыромолотов удивленно вскинул густые брови, усмехнулся.
— Брешут. Наговаривают. От кого слыхал-то?
— Разные люди сказывали. Так и так, мол, старший-то конюх со снохой живет. Он, мол и сына из дому выгнал потому, что невестка ему приглянулась. Я, знамо дело, ни на грош не поверил. Грех-то какой. Однако, помнится, случалось раньше такое. Жил в Зареченске Краснов когда-то, так он уж точно снохачом был. Сын его, Илья, как только уедет куда, так Краснов-то сразу к невестке прилабунится. Все знали, а ему хоть бы что. Илья только не знал, а как сказали — застрелился с горя.
— Ну и дурак, — подвел итог рассказу Сморчка Егор Саввич. — Баба что курица, ей одного петуха мало. Обязательно соседского позовет.
— А ежели по совести рассудить, — опять впадая в игривый тон, возразил на это старик, — так и петух соседскую курицу мимо не пропустит.
— На то он и петух. Ну, довольно об этом. Мало ли чего глупые люди болтают. Час-то поздний. Иди, Сморчок, да смотри, огородами. Не ровен час, увидит кто.
— Как всегда, тропку знаю. Деньжонок бы мне малость.
— Сейчас нет, в другой раз. Вот на той неделе Федор должон приехать, так письмо ему свезешь.
— Стало быть, опять в берлогу идтить? Ох, как неохота, Егор Саввич! Боюсь я его. А после того, как драгера-то…
— Тс-с! — в глазах старшего конюха сверкнул злой огонек. — Спятил, что ли? Раз навсегда забудь про то.
— Не могу забыть, Егор Саввич, — что-то вроде сдавленного рыдания сотрясло острые плечи старика, из глубоко запрятанных глаз выкатились пьяные слезы. — Ночами видятся они, сердешные. И костер этот…
— Замолчи! — зловеще прошипел Сыромолотов. — Ежели еще слово скажешь — не жить тебе.
— Я что же, я могу и замолчать, только вот тут покоя нет, — шмыгнув носом, Сморчок показал на грудь, встал и, горестно покачивая лохматой головой, направился к выходу.
Хлопнула в сенях дверь, рыкнула и
— Снохач! Я вам покажу снохача, сволочи.
Задув лампу, он направился в комнату Дуни.
…Сморчок принял совет старшего конюха к исполнению. Утром, увидев директора, он ощерил рот в беззубой улыбке.
— Здрасте, Александр Васильич. Хорошо ли спали-почивали?
Майский, удивленный, остановился.
— Здравствуй, дед, — он сразу же вспомнил разговор со Слеповым. — А ты как спал?
— Какой у нас, стариков, сон. Маята одна. Кости ломит, поясница ноет.
Директор удивился еще больше. Сморчок слышал и разговаривал, как нормальный человек.
— Ты что же, дедка, слышать стал?
— Господь помиловал, Александр Васильич, наладился маленько слух-то. Зелен-корень помог. Три дня и три ночи искал его, полцарства облетел на сивке-бурке рыжем каурке. Отыскал на Шатун-горе, в полночь он золотым цветком распустился. Вот я настой того корня пил, слух-то и прорезался.
Майский в недоумении пожал плечами.
— Странно говоришь, дедка. Непонятно.
— Зелен-корень помог…
Не слушая дальше, директор пошел в свой кабинет.
В тот же день Сморчок встретил начальника охраны Буйного. Старик остановился, загораживая дорогу. Уперев руки в бока, он, ухмыляясь, разглядывал Ивана Тимофеевича, словно какую-то диковинку. Бывший партизан даже смутился и не очень дружелюбно сказал:
— Чего уставился-то, соловей-разбойник? Я не картина и не фигура какая-нибудь.
— Фигура — дура, судьба — индейка, а жисть — копейка. Ты, Иван Тимофеевич, есть мой друг и приятель. Давненько тебя не встречал, вот и хочу насмотреться.
— Постой, да ты никак слышать стал?
— Слышу, слышу, мил-друг, все до единого слова. Господь-то бог смиловался над рабом своим, надоумил отвар зелен-корня испить, уши-то и открылись. Считай, лет десять, а может, двадцать или тридцать не слышал, хоть из ружья пали, хоть из пушки. А как стал зелен-корень пользовать — слух и наладился. Муха летит — слышу, комар пискнет — тоже слышу. А уж речь людскую и подавно. Я и тебя научу, где тот корень искать да как из него отвар делать. Авось, пригодится когда.
— Ну и дела! — Буйный с недоверием смотрел на старика. — А как же насчет соловьев-разбойников? И от них излечился?
Сморчок хитро посмотрел на начальника охраны и погрозил ему грязным пальцем.
— То статья особая, тут, друг Иван Тимофеич, зелен-корень ни при чем. Вот как выйду в лес да как свистну, как гаркну — зашумят сосны и ели, закачаются, кланяясь земле-матушке…
— Ладно, ладно, в другой раз доскажешь, — оборвал старика Буйный. — Раз ты теперь слышишь, так скажи, когда на рыбалку сходим, обещал же.