Огонь и очаг
Шрифт:
– Дождались!
– закричала Молли.
– Вот он, ваш Джордж Уилкинс!
– Лукас уже шел к двери.
– Куда пошел-то?
– сказала она.
– Куда теперь денемся?
– Ты погоди беспокоиться, куда денемся, - сказал Лукас, - до той поры, когда Рос Эдмондс забеспокоится, почему мы не съехали.
Солнце уже встало. День обещал быть жарким; и хлопок и кукуруза еще подрастут до заката. Когда он подошел к дому Джорджа, Джордж молча появился из-за угла. Лукас пересек лысый, залитый солнцем двор в хитрых завитушках сметенной пыли - эту науку Нат переняла
– Где он?
– спросил Лукас.
– Я его спрятал в овражке, где мой старый лежал, - ответил Джордж.
– В тот раз шерифы ничего не нашли, теперь искать там не станут.
– Дурень, - сказал Лукас.
– Пойми ты: теперь до выборов недели не пройдет без того, чтобы кто-нибудь из них не пошарил в овраге - коли Рос сказал им, что там прятали. А если тебя обратно поймают, у тебя не будет свидетеля, на котором ты с прошлой осени женат.
– Теперь меня не поймают, - сказал Джордж.
– Теперь я ученый. Буду на нем работать, как вы велите.
– Давно бы так, - сказал Лукас.
– Вот стемнеет, бери телегу и увози его из оврага. Я покажу, куда спрятать. Хе, - сказал он.
– Этот небось старого родной братец, будто старого и не уносили.
– Нет, сэр, - сказал Джордж.
– Этот хороший. Змеевик у него почти что новый. Почему я и цену не мог сбить. Крыльцовых и колодезных еще бы два доллара, и хватило, но я сам достал, вас не пришлось беспокоить. Да я не о том волнуюсь, что меня поймают. Я голову ломаю, что мы Нат скажем насчет крыльца и колодца.
– Кто это "мы"?
– спросил Лукас.
– Ну тогда я, - сказал Джордж.
Лукас посмотрел на него молча. Потом сказал:
– Джордж Уилкинс.
– Сэр?
– сказал Джордж Уилкинс.
– Я насчет жены советов никому не даю.
ГЛАВА ВТОРАЯ
I
Шагов за сто до лавки Лукас, не остановившись, бросил через плечо:
– Обождите здесь.
– Нет, нет, - сказал коммивояжер.
– Я с ним сам потолкую. Если не смогу ему продать, тогда и...
– Он остановился. Вернее, отпрянул: еще бы шаг - и он налетел на Лукаса. Он был молодой, под тридцать, само уверенный, с бойкостью, слегка потертой, и нахрапом, свойственным людям его призвания, белый. Но тут
он даже говорить перестал и поднял голову к негру в старом комбинезоне, смотревшему на него не только с достоинством, а властно.
– Здесь обождите, - сказал Лукас.
И вот под ясным августовским утренним небом торговец прислонился к ограде, а Лукас пошел в лавку. Он поднялся на крыльцо, возле которого стояла под широким фермерским седлом молодая светлая кобыла со звездочкой и в трех чулках, и вошел в длинную комнату, где на полках были разложены консервы, табак, лекарства, а на крюках висели цепные постромки, хомуты, клешни хомутов. Эдмондс сидел за бюро перед окном фасада, писал в гроссбухе. Лукас стоял и смотрел ему в затылок, пока он не обернулся.
– Он приехал, - сказал Лукас.
Эдмондс откинулся на спинку и развернулся вместе с креслом. Глаза у него загорелись еще до того, как остановилось кресло. С неожиданной
– Нет!
– Да, - сказал Лукас.
– Нет!
– И ее с собой привез, - сказал Лукас.
– Я своими глазами видал...
– Как прикажешь понимать - ты вызвал его сюда, хотя я тебе сказал, что не только трехсот долларов - трехсот центов, трех центов ты от меня в долг не...
– Говорю вам, я видал, - сказал Лукас.
– Своими глазами видал, как она работает. Утром я закопал во дворе доллар, а машина пошла прямиком туда и нашла его. Мы найдем эти деньги нынче ночью, а утром я с вами рассчитаюсь.
– Хорошо!
– сказал Эдмондс.
– Прекрасно! У тебя в банке больше трех тысяч. Возьми в долг у себя. Тогда и отдавать не придется.
Лукас смотрел на него. Он даже не моргнул.
– А-а, - сказал Эдмондс.
– Так в чем же дело? А в том, черт возьми, что ты не хуже меня знаешь, что никакого клада нет. Ты тут прожил шестьдесят семь лет. У кого это здесь бывало столько денег, чтобы еще закапывать? Можешь ты представить, чтобы человек в нашем краю закопал хоть двадцать центов и чтобы его родня, друзья, соседи не вырыли их и не потратили раньше, чем он домой придет и лопату поставит в угол?
– Неправильно говорите, - сказал Лукас.
– Люди находят. Я же говорил вам про двух приезжих белых - как они приехали ночью, три года, а может, четыре назад, выкопали двадцать две тысячи долларов в старом кувшине и уехали - их и увидеть никто не успел. Я нашел ихнюю яму, закопанную. И кувшин.
– Да, - ответил Эдмондс.
– Ты говорил. И сам тогда в это не верил. А теперь стал думать по-другому. Так?
– Они нашли, - сказал Лукас.
– И скрылись, пока никто не узнал. Даже про то, что они здесь были.
– Откуда же ты тогда знаешь, что нашли двадцать
две тысячи?
Но Лукас только посмотрел на него. Во взгляде его было не упрямство, а бесконечное, прямо саваофовское, терпение, словно он наблюдал за выходками безумного ребенка.
– Был бы здесь ваш отец, он одолжил бы мне триста долларов, - сказал он.
– А я не одолжу, - сказал Эдмондс.
– Будь моя воля, запретил бы тебе и свои тратить на эту чертову машину для охоты за кладами. Но ты ведь и не собираешься тратить свои. Затем ко мне и пришел. У тебя ума хватило. Понадеялся, что у меня не хватит. Так, что ли?
– Вижу, придется мне взять свои, - сказал Лукас.
– Я последний раз вас спрашиваю...
– Нет!
– сказал Эдмондс.
На этот раз Лукас смотрел на него добрую минуту. Он не вздохнул.
– Ну ладно, - сказал он.
Выйдя из лавки, он увидел и Джорджа - глянец засаленной панамы под деревом, где они с коммивояжером сидели на корточках, не имея под собой другой опоры, креме собственных пяток. {Ага}, подумал он. {Ты можешь говорить, как городской, и даже думать, что ты городской. Но теперь-то я знаю, где ты вырос.} Лукас направился к ним, торговец поднял глаза. Он кинул на Лукаса цепкий взгляд, тут же встал и зашагал к лавке.