Огонь и сера
Шрифт:
– Вот как?
– Я буддист, – улыбнулся Динфонг. – Для меня дьявол скрыт в человеческом сердце.
Глава 18
У входа в Метрополитен-опера бурлил людской поток, но графа Исидора Фоско Пендергаст нашел быстро. Массивную фигуру, застывшую в театральной позе у фонтана Линкольн-центра, фэбээровец не спутал бы ни с кем.
По случаю премьеры «Лукреции Борджиа» Доницетти Фоско нарядился в идеально подогнанный белый фрак, не забыв о гардении в петлице. Вместо обычной жилетки он щеголял роскошным гонконгским шелком с серыми и белыми парчовыми вставками. Пудра довела его ухоженные
– Мой дорогой Пендергаст! – радостно воскликнул Фоско. – Я был уверен, что вы наденете фрак. Не понимаю, как в такую ночь можно одеваться столь вызывающе безвкусно. – Он широким жестом окинул устремленный к фойе поток смокингов. – В наши темные дни осталось лишь три случая, когда можно по-настоящему сверкнуть нарядами: первый – бракосочетание, второй – похороны и третий – премьера в опере. Третий случай, конечно же, самый счастливый.
– Это как посмотреть, – сухо ответил Пендергаст.
– Так вы счастливый муж?
– Не угадали.
– А! – Фоско рассмеялся. – Вы правы, Пендергаст. Я знавал людей, обретших счастье лишь на своих похоронах.
– Хотя радостный повод надеть фрак достается наследникам.
– Ах вы, негодник! – пожурил агента граф. – Ну что же, войдем? Надеюсь, вы не против, что я взял билеты в партер – не люблю ложи, акустика там отвратительная. Наши места в центре, правый сектор. Я долго экспериментировал и понял, что это идеальная акустическая зона: места от двадцать третьего до тридцать первого. Однако посмотрите, огни в зале гаснут. Нам лучше поспешить.
Толпа, словно косяк мелких рыбешек, расступалась перед графом. Фоско, вскинув массивную голову, плавно двинулся к центральным дверям, где они с Пендергастом не оглядываясь прошмыгнули мимо капельдинеров, предлагавших программы. Уже в зале они устремились по центральному проходу вниз и заняли свои места. Для себя Фоско зарезервировал аж целых три. Усевшись в кресло посередине, он простер руки на перевернутые боковые сиденья и сказал:
– Простите, дорогой Пендергаст, что мы не сидим щека к щеке, мое телосложение требует пространства. – Он достал из кармана небольшое пенсне, украшенное жемчугом, и положил его на сиденье справа. Пустующее место по левую руку занял медный цилиндрик миниатюрной, но мощной подзорной трубы.
Вместе с тем как большой зал заполнялся зрителями, в воздухе росло возбуждение. Из оркестровой ямы доносилось бормотание инструментов – музыканты, настраивая их, прогоняли кусочки из сегодняшней оперы.
Наклонившись к Пендергасту, граф коснулся его предплечья и сказал:
– «Лукреция Борджиа» просто не может оставить равнодушным истинного ценителя оперы... – Граф пригляделся к Пендергасту. – Нет-нет, только не говорите, что это беруши. Ведь это не беруши, сэр?
– Нет, не беруши. Затычки. Они слегка смягчают звук – у меня исключительно тонкий слух. Мне причиняет боль все, что громче обычной беседы. Не бойтесь, граф, уверяю, ни одной ноты я не пропущу.
– Ни одной, вот именно!
– Благодарю за приглашение, граф Фоско. Однако вы помните, я говорил: еще не написана опера, которая бы мне понравилась. Чистая музыка и вульгарный спектакль – две вещи несовместные. Я скорее предпочту Бетховена в исполнении струнного квартета. Но и это для меня пиршество ума, а не ушей.
Фоско вздрогнул.
– Чем, позвольте спросить, вам не угодил спектакль? – Он раскинул
– Когда на сцене мелькают цвета, действующие лица шумят и притворяются, а на фоне этого носится вопящая толстушка, которая потом с ревом бросается со стен замка... Я не могу сосредоточиться на музыке.
– Но ведь в этом и есть суть оперы! Здесь юмор! Здесь трагедия! Здесь парят на крыльях страсти или падают во тьму жестокости! Здесь любят или предают!
– Вы лишний раз подтвердили мою правоту, граф. Причем много лучше меня самого.
– О, Пендергаст, вы ошибаетесь. Нельзя воспринимать оперу единственно как музыку. Ведь это жизнь! Отдайтесь ей, падите ниц.
– Простите, граф, но я не сдаюсь – никогда и никому, – улыбнулся Пендергаст.
– Может, имя у вас и французское, – похлопал граф Пендергаста по руке, – однако душа – английская. Англичанин никогда не переступит порог своего "я". Он неизменно уверен в себе. Вот почему из англичан получаются отличные антропологи и кошмарные композиторы. – Фоско фыркнул. – Берд, Перселл. Britten [26] .
26
Британцы (ит.).
– Вы забываете про Генделя.
– Урожденный немец, – хихикнул Фоско. – Я рад, что вы здесь, Пендергаст. И я таки докажу, что вы не правы.
– Раз уж об этом зашла речь, как вы узнали, куда доставить приглашение?
– Очень просто. – На лице Фоско расцвела победная улыбка. – Я съездил в «Дакоту» и навел справки.
– Я дал строгие указания не разглашать мой второй адрес.
– Для Фоско нет препятствий! Мне всегда была интересна ваша профессия. В юности я прочел всего сэра Артура Конан Дойла, Диккенса, По. А Уилки Коллинз? Потрясающе! Вычитали «Женщину в белом»?
– Естественно.
– Tour de force! [27] В следующей жизни я бы хотел стать детективом. Быть графом из старинного рода так утомительно...
– Одно другого не исключает.
– Хорошо сказано! Сегодня кто только не становится детективом! Чем, скажите, графы из клана Данте или Беатриче хуже английского лорда или полицейского из племени навахо? Должен признаться, дело Гроува меня заинтриговало. И не только потому, что я был гостем на последнем, если можно так выразиться, ужине. Конечно, я сочувствую несчастному, но это – аппетитная загадка, и если что, я к вашим услугам.
27
Настоящий подвиг! (ит.)
– Благодарю, хотя вынужден огорчить: ваша помощь вряд ли понадобится.
– Я не настаиваю, тем не менее, если позволите, как друг, хочу предложить услуги, определенные познаниями в живописи, в музыке и, возможно, в обществе. Что до последнего, смею надеяться, я оказался полезен, когда мы говорили о том ужине.
– Оказались.
– Благодарю! – Граф по-детски радостно захлопал в ладоши.
Погасли огни, и на зал опустилась тишина. Фоско обратил все внимание на сцену, буквально извиваясь от возбуждения. Появился концертмейстер, и прозвучала нота ля. Когда занял место дирижер, зазвучали громоподобные аплодисменты. Дирижер поднял палочку и резко опустил ее, начав увертюру.