Огонь и сера
Шрифт:
Фоско обратился в слух; жадно впитывая роскошную музыку Доницетти, он время от времени улыбался и кивал. Подняли занавес, но стоило залу отозваться аплодисментами, раздраженный граф тут же бросил на соседей укоризненный взгляд.
Фоско походил на гиганта во тьме, который время от времени смотрел на сцену то через пенсне, то через подзорную трубу. А если кто-то из соседей в конце арии вдруг начинал аплодировать, граф жестом просил тишины. Глядя на невежду с укором, он грустно и в то же время снисходительно качал головой. Однако когда соседям случалось не заметить сложных пассажей, Фоско легонько хлопал в ладоши, бормоча: «Bravi». Мало-помалу
Первый акт завершился под неистовые крики и бурю аплодисментов. Всем этим, казалось, управлял граф и громогласными «Bravi!» даже заставил обернуться дирижера. Когда же эмоции утихли, Фоско, промокнув лоб платком, обратился к Пендергасту.
– Видите, видите! – прокричал он, тяжело дыша, но с видом весьма самодовольным. – Вы наслаждаетесь!
– На чем же основан ваш вывод?
– Фоско не обмануть! Вы кивали – вот только что, когда звучало «Vieni, la mia vendetta!» [28] .
28
Приди, мое отмщение! (ит.)
Пендергаст не ответил. Он лишь слегка качнул головой, когда, возвещая о начале антракта, в зале зажглись огни.
Глава 19
Отбросив одеяло, Найджел Катфорт в полном одиночестве сел на кровати. Элиза не захотела ехать в Таиланд и смоталась к подружке. Ну и черт с ней, с этой дурой, так даже лучше.
Электронные часы на тумбочке показывали 10.34. «Боже, – вгляделся Катфорт в красные цифры, – только половина одиннадцатого».
Самолет вылетал в шесть утра, поэтому два с половиной часа назад Катфорт принял на два пальца джина и завалился спать, но заснул не сразу. А теперь вот внезапно проснулся, и сердце бешено колотилось. Изнывая от жары и пытаясь разогнать мертвый воздух, Катфорт встряхнул одеяло, но духота лишь плотнее обступила его.
Чертыхнувшись, Катфорт перекинул ноги через край кровати и зажег свет. Расшалившиеся нервы и разница между часовыми поясами между Нью-Йорком и Таиландом могут сбить внутренний ритм. Тогда придется продлевать отпуск еще на недельку, а это чревато. Осень – самая горячая пора, зазеваешься – конкуренты проглотят и костей не выплюнут.
Катфорт поднялся и подошел к обогревателю. Он отлично помнил, что не включал прибор, однако термометр говорил, что в комнате двадцать девять градусов. Катфорт провел ладонью над решеткой – нет, жар шел не отсюда.
Жар. О нем твердил Гроув...
Гроув под конец своей жалкой жизни повредился умом!.. Вспомнив об этом, Катфорт повторил себе: на дворе двадцать первый век. Он подошел к балкону и, отдернув тяжелые шторы, открыл дверь на полозьях. Холодный воздух октябрьской ночи нежно обволок разгоряченное тело. Блаженно вдыхая полной грудью, Катфорт вышел навстречу отдаленным звукам уличного движения.
Глядя на город, он чувствовал, как проясняется в голове. Нью-Йорк, оплот современного рационализма. Небоскребы вставали, словно крепостные стены из света, а под окном рекой красного и белого огня сияла Пятая авеню.
Вдохнув напоследок свежего воздуха, Катфорт вернулся в комнату. Тело еще не забыло сладостной прохлады, и тем ужаснее показалась жара. От макушки до пяток пробежало странное покалывание. Прежде
Надев шлепанцы, он направился в спальню – к бару, рывком открыл дверцу, достал бутылку «Бомбейского сапфира», лед и банку с оливками. Затем проглотил таблетку дневного транквилизатора, три капсулы от головной боли, пять таблеток витамина С, две пилюли рыбьего жира, селен, три таблетки кораллового кальция – от души запивая каждую порцию джином.
Смешав себе еще коктейль, Катфорт вернулся в гостиную и через окно во всю стену, что выходило на восток, стал смотреть на Мэдисон-Сквер-Гарден и Парк-авеню, на мост, протянувшийся от Пятьдесят девятой улицы до Рузвельт-Айленда [29] , и на темную пустыню Куинса за ними.
Думалось с трудом. По телу словно бегали, щекоча мохнатыми лапками, тысячи паучков. Или пчел – как будто он напялил костюм пчеловода, и насекомые не то чтобы жалят, но изводят, ползая по нему.
29
Узкий остров в проливе Ист-Ривер в Нью-Йорке, между Манхэттеном и Куинсом.
Сумасшедший. Гроув был сумасшедший, а под конец и вовсе слетел с катушек, отдался фантазиям. И ничего удивительного. Однако оставалось еще кое-что, о чем Катфорт не хотел никогда и ни за что вспоминать...
Он яростно тряхнул головой, прогнав неприятные мысли. Глотнул коктейля и почувствовал, как спиртное с лекарствами наконец ударило в голову. Захотелось отдаться восхитительному скольжению вниз... Но как же трудно забыть, что кожу пронзают тысячи невидимых огненных игл! Руки на ощупь были горячие и сухие, как наждак.
И ведь на то же самое жаловался Гроув. На жару и на запах.
Трясущейся рукой Катфорт опрокинул в глотку остатки спиртного. Главное, без паники. Подумаешь, простудился. Не сделал прививку, вот и подцепил заразу. Однако же вовремя – перед самым отъездом.
– Мать твою! – в сердцах выпалил он.
Коктейль закончился. Смешать еще? Черт возьми, почему нет?! Катфорт схватил бутылку и налил себе джина.
«Я иду».
Подпрыгнув на месте, Катфорт обернулся. В комнате никого. Тогда кто это сказал?! Голос такой низкий, тихий – тише, чем шепот. Катфорт не столько услышал его, сколько почувствовал.
Сглотнув, он облизнул пересохшие губы.
– Кто здесь? – Распухший язык, будто чужой, отказывался выговаривать слова.
Нет ответа.
Катфорт повернулся, расплескав напиток. Бога нет, и дьявола тоже. В них он не верил и никогда верить не будет, а жизнь... Жизнь – она как летающая корова: гадит на кого придется, никто ею не управляет. И после смерти никто и никуда не попадет.
«Maledicat dominus» [30] .
Катфорт запрокинул голову, вновь расплескав джин. Латынь? Или что это? Откуда? Неужто клиенты? Кто-нибудь из этих больных на голову рэперов – решили, сволочи, подшутить. Или мстит кто-то из бывших? Точно, Рэппа Джоули – гаитянин, угрожал Катфорту, когда он разорвал договор. Значит, этот вудуист хочет устроить ему инфаркт раньше времени.
30
Святотатствуешь (лат.).