Огонь Менестреля
Шрифт:
— А зачем вы едете в Антверпен? — как бы невзначай спросила она. — Я помню, вы говорили, что не приезжаете к нам в Нью-Йорк только потому, что терпеть не можете путешествия.
— Антверпен не так далеко, как Нью-Йорк. — Вильгельмина тщательно завернула головку сыра и положила ее в холодильник. — Это верно, я не люблю путешествовать. Один раз в год езжу к друзьям в Аалсмеер, они возят меня на цветочную ярмарку и из жалости пичкают всякими вкусностями.
Джулиана не смогла скрыть удивления.
— Почему из жалости? Вильгельмина
— Потому что я старая и одинокая. А когда я возвращаюсь домой, то вижу, что какой-нибудь из моих цветков увял или погиб. У тебя дома есть цветы?
— Нет. Только рыбки.
— Рыбки? Ты их ешь?
— Конечно, нет. Это мои питомцы.
— Ох уж эти сентиментальные американцы, — пробормотала Вильгельмина, продолжая собираться в дорогу. Она достала из жестянки с полдюжины галет и наполнила термос горячим чаем.
Джулиана в глубокой задумчивости наблюдала за ней.
— Я думала, что отсюда до Антверпена на поезде можно добраться за пару часов.
— Примерно полтора часа езды. — Она завинтила крышку термоса. — Я всегда беру с собой еду. Это привычка еще с войны. Если ты один раз почувствовал, что такое голод… — Она махнула рукой и не договорила. — Твоя мать знает, что ты здесь?
— Нет, — виновато ответила Джулиана. — Я собралась совершенно неожиданно.
— Ты должна позвонить ей и сказать.
— Это ее не обрадует.
— Еще бы. Ведь она твоя мать.
Джулиана посмотрела на тетку и вдруг сообразила, насколько же она невежлива. Ей только сейчас пришло в голову, что нужно было помочь тете собрать еду. Но тетя Вилли всегда казалась такой самостоятельной.
— А вы давно разговаривали с мамой?
— Недавно. Она звонила мне, чтобы сообщить о Рахель Штайн.
— А она не сказала вам…
— Джулиана, наш разговор был личным. А теперь иди позвони матери. Можешь звонить от меня, но покороче. Телефон нынче очень дорог.
Чувствуя на себе взгляд тети Вилли, Джулиана набрала номер родительской квартиры на Парк-авеню. Как она и предполагала, дома была только экономка, пообещавшая передать Катарине и Адриану Фоллам, что их дочери сейчас нет в городе и она шлет им привет.
— Ты не сказала, где ты находишься, — заметила тетя Вилли, когда Джулиана положила трубку.
— Мне уже тридцать лет. Тетя Вилли, а вам разве не интересно узнать, зачем я приехала?
Вильгельмина сложила еду в бумажный пакет.
— Но ты ведь расскажешь мне об этом. Ладно, поехали в Антверпен.
— Но откуда вы знаете, что я еду…
— Я не круглая дура, Джулиана. — Старая голландка надела шерстяное пальто и сунула пакет под мышку. Джулиана вышла вслед за ней из квартиры, на ходу надевая шубу. — Мне нравится мех енота, — одобрила Вильгельмина. — Хотя обычно я видела тебя в кашемире и шелках.
— Ну, вы нечасто меня видели.
— Неужели?
И Джулиана прикусила язык. Разумеется, тетя Вилли не водила машину. На подземке они добрались до Центрального вокзала; поезда на Антверпен
— Хорошо, что ты приехала, — сказала тетя Вилли. — Поможешь мне разузнать о твоем дяде.
Джулиана мгновенно насторожилась и, вспомнив о недавних событиях, даже испугалась.
— Что вы имеете в виду? Что-то случилось?
— Сиди спокойно и не падай на меня.
Джулиана, оскорбленная, выпрямилась, но сердце ее болезненно пульсировало в груди. Она вспомнила о своих безуспешных попытках дозвониться до дяди Джоханнеса. Если Мэтью Старку удалось прознать про Джоханнеса Пеперкэмпа и поехать в Антверпен, значит, это может сделать и любой другой.
Но каким образом? Кто! Зачем?
Она вдруг почему-то подумала о Шаджи. Он сейчас наверняка сказал бы, что она ошалела от страха.
— Ну вот, хорошо, — удовлетворенно произнесла тетя Вилли. — Я боялась, что ты выкинешь какую-нибудь глупость, например, упадешь в обморок. Я всегда считала, что игра на фортепиано — занятие для легкомысленных людей. Но, возможно, твоя работа подготовила тебя к жизни лучше, чем я ожидала.
— Так что все-таки с дядей Джоханнесом? — спросила Джулиана.
Вильгельмина коротко сказала:
— Джоханнес исчез.
В закрытом клубе на Пеликаанстраат, 62, где собирались мастера алмазного дела, Мэтью Старку дали адрес мастерской Джоханнеса Пеперкэмпа и показали дорогу к Шаапетраат. Шагая по серым улицам района, где расположились ювелирные мастерские, Мэтью Старк радовался бодрящему ветру и яркому солнцу. Утренняя свежесть помогла ему справиться с усталостью, застилавшей глаза и охватившей мышцы. Во время перелета он не смог сомкнуть глаз. По старой летной привычке он не мог спать в воздухе. Но сейчас он вряд ли заснул бы даже в постели своего джорджтаунского дома.
Ему самому не нравилось, как он обошелся с Джулианой. Она — музыкантша, и у нее своя жизнь. Что бы ни стряслось с Пронырой, это не ее вина, даже если она и скрывала от него информацию, — а она скрывала, это точно. Проныра был обречен с того самого дня, как появился в Вашингтоне. Он мог бы забыть о Сэме Райдере, предоставив тому барахтаться в собственном дерьме (как выразился Отис Рэймонд), и не пытаться вытаскивать его оттуда рискуя головой. Старк иногда забывал, что Отис сам кое-что смыслит в этой жизни. Он — опытный, умелый солдат, и может сам оценить опасность. Они уже не летают на вертолете, и Мэтью больше не старший над ним. Старк мог бы и не чувствовать ответственности за военспеца Отиса Рэймонда.