Огонь Менестреля
Шрифт:
— Когда это было? Полчаса назад? — рявкнула Элис и бросила свирепый взгляд на перепуганного парня, словно он был виноват в том, что эта ленивая дрянь Мэтью Старк надоел ей до смерти. Ей нужно было разделаться с ним четыре года назад, сразу после того, как ее назначили редактором столичного отдела «Вашингтон газетт». Он к тому времени уже шесть месяцев болтался в газете, но она не видела, чтобы он делал что-нибудь полезное. Однако у него было имя, а в «Газетт» таких насчитывалось немного. Парни сверху нажали на нее, и пришлось дать ему шанс. Она вздохнула и обратилась к Зиглеру.
— Сходи найди
Зиглер был уже на ногах.
— Как о вас доложить?
Худой мужчина фыркнул и переступил с ноги, на ногу.
— Просто скажи, что пришел Проныра.
Элис сморщила нос, но не проронила ни слова. Зиглер спрятал усмешку и направился к двери. Как и большинство работников «Газетт», он трепетал перед Мэтью Старком. Элис же не испытывала подобных чувств, хотя и не могла понять почему. Черт с ней, с ленью, но этот сукин сын был самым невыносимым из всех, кого она когда-либо знала.
Катарина дрожащими руками наливала чай из белого фарфорового чайника. Она собственноручно разложила на подносе маленькие сандвичи и круглые хлебцы, принесла две розетки с джемом и тарелку бисквитного печенья. Рахель понимала, что ее неожиданное появление шокировало Катарину. Сорок лет назад в Амстердаме они расстались, и Катарина, которой предстояло прожить там еще несколько лет, плакала и обещала писать. Рахель не проронила ни единой слезинки и ничего не обещала, так как она уже выплакала все слезы и больше не верила обещаниям.
— Успокойся, — мягко сказала Рахель. Она положила сахар и добавила в чай сливок. Они стали чужими — она и Катарина. Да и разве могло быть иначе? — Я так долго не была в Нью-Йорке. На свете нету города, похожего на этот, правда?
— Нету, — согласилась Катарина. Она капнула сливок в свой чай, но не притрагивалась к нему.
— Как ты живёшь, Катарина?
— Нормально, я живу нормально.
— Это хорошо.
Рахель, чтобы преодолеть неловкость, отпила чая.
— Я понимаю, почему ты открыла кондитерскую. Ты всегда замечательно готовила и получала столько удовольствия от этого. Никому не удавалось так, как тебе, изготовить что-нибудь съедобное из тех скудных продуктов, что были у нас во время войны. Помнишь свою тушеную свеклу? — Рахель засмеялась, ее смех нельзя было назвать счастливым или беззаботным, но она все равно смеялась. — Это было ужасно, но намного вкуснее того, что нам обычно приходилось есть.
Она резко замолчала и, наблюдая за замешательством Катарины, слегка вздохнула. Неужели ее старинная подруга никогда не вспоминала о войне? Рахель осторожно спросила:
— Адриан — хороший человек?
— Да, чудесный. — Катарина, казалось, была рада этой перемене темы. — Он очень добрый и надежный.
— Он банкир?
— Да, и любит свое дело.
— Я рада. Я часто думала о том, что случилось бы с тобой, если бы вы тогда не встретились. В Нидерландах…
Рахель поежилась и подумала, что лучше не углубляться в эту тему.
— Тебе нужно было уехать оттуда. Вильгельмина не дала бы тебе жизни. Ты бывала там позднее?
— В Амстердаме, один раз, когда умерла Анна. Джоханнес был безутешен. Я всегда думала, что они умрут в один день. — Она быстро
— Она все еще думает, что ты вернешься?
— Конечно.
Рахель кивнула, вспомнив крепкую, упрямую женщину. Та много лет на правах старшей сестры опекала Катарину и была самой близкой подругой Рахель. Вильгельмина Пеперкэмп с огромным презрением отнеслась к нацизму еще до того, как случились Австрия, Чехословакия, Польша и, конечно, задолго до немецкой оккупации Нидерландов. Рахель не встречала человека, на которого можно было так положиться.
— Да, могу поверить.
— А ты видишься с ней?
Учитывая разницу в пять лет между сестрами, в дружбе Вильгельмины Пеперкэмп и Рахель Штайн было больше равенства. А Катарина для них всегда оставалась ребенком. Все они оберегали ее — и Вильгельмина, и Джоханнес, и Рахель, и ее брат Абрахам. Все. Возможно, они надеялись, что если им удастся уберечь ее от ужасов войны, то это каким-то образом поможет им сохранить себя. Но война все-таки не прошла мимо нее. У них не хватило сил, чтобы помешать этому. Война отняла у нее юность. Теперь Рахель понимала это, но задавалась вопросом, чувствует ли Катарина, что обманула их ожидания.
— Ну как я могу увидеть Вилли? — усмехнулась Рахель. — Ты же знаешь, она никуда не ездит, а я не хочу возвращаться. Она присылает мне открытки по праздникам. Пишет о тебе, о Джулиане, о своих бегониях.
— А ты пишешь ей? — спросила Катарина.
— Нет, но это все равно не останавливает Вилли, она делает то, что считает нужным. А если бы она перестала… — Рахель уклончиво пожала узенькими плечами. — Не знаю. Может, тогда писала бы я. — Она вздохнула и взяла маленький сандвич с копченой семгой. Она не была голодна, но знала, что нужно поесть. Пять лет, проведенные на грани голодной смерти, выработали у нее особое отношение к еде. — Катарина, ты догадываешься, зачем я здесь?
— Могу предположить.
— Я видела его, — сказала Рахель, опуская все вступительные слова. — Я видела Хендрика де Гира.
Катарина прикрыла глаза и застыла, как будто даже перестав дышать. Рахель подумала, что подруга сейчас потеряет сознание.
— Катарина?..
Та открыла глаза.
— Все нормально, — слабо произнесла она. — Извини.
— Не извиняйся.
— Я заставила себя поверить, что его нет в живых.
— Хендрика? — вскричала Рахель. — Да он переживет нас всех. Это его дар, ты же знаешь, — или его проклятие. Помнишь, как он однажды принес нам шоколад? У нас ничего, кроме свеклы, не было, и мы питались ею день за днем, а тут появился Хендрик с шоколадом. Мне казалось, что я ничего вкуснее не пробовала. Он был так горд, а мы так дрожали от радости, что нам даже не пришло в голову поинтересоваться, где он раздобыл шоколад. Ведь ты знаешь Хендрика. Он из тех, кто любого достанет и вытрясет из него все, что ему надо. Но на этот раз Катарина, я хочу, чтобы все было наоборот. Я мечтаю, чтобы Хендрика де Гира хорошенько тряхнули.