Огонь неугасимый
Шрифт:
— Ты про что? — остановился Ефимов. Но и сам понял, про что толкует Мошкара.
— Дурягой не прикидывайся! — строго прикрикнул Мошкара. — Там тоже оптики. Пришамонят — все выложишь. А ты как думал? Нагадил, а за тобой другие будут ходить да подтирать? У тебя пятый разряд. У тебя клеймо. Я тебе на твою честь рабочую поверил. А ты? Ляп-ляп да и смылся на трое суток.
— Я ведь правда заболел.
— Расскажи кому-нибудь другому.
— У меня справка.
— Да ты не дрейфь! — покровительственно похлопал Мошкара по плечу Ефимова. — Могу вообще все на себя взять. Я виноват — и точка. С кем не бывает? Меня
Совсем заморочил мозги сипатый черт. Уже верилось: обойдется. Уже виделось: пронесет. Он и в самом деле ни одной оплошки за сколько лет. Ему простят. С него и не спросят. Что ему?
А Мошкара наращивал атаку:
— Я понимаю, как надо обходиться с хорошим человеком, с настоящим сварщиком. Это им наука. Пусть не шибко. Пусть-ка поищут другого такого. Это ладно, что пофартило, технолог новый с дипломом подвернулся. Прибежали бы, в ножки поклонились бы. А куда им без тебя? Теперь раздули кадило. В суд, вишь ты, подавать собрались.
— В су-уд? — опешил Ефимов. — За что?
— Ну, за что — это не вопрос, — как-то вдруг построжал Мошкара. — Если подойти по-государственному, ты нагадил здорово. Могло получиться вовсе плохо. Но ты не робей, я прямо щас к Носачу пойду. Вместе мы сила. Вместе мы хоть к самому директору пойдем. Вместе мы отстоим тебя. Ну а ты — не совсем же ты обалдуй, зачтешь нам доброе дело. Только тихо. Понял? — и, резко прибавив шаг, направился куда-то в сторону испытательного стенда.
«Зараза кривоногая, пиявка болотная, — ругнул Ефимов Мошкару. — Ну что, что наплел? Какой суд? За какие преступления?.. — И тут же вопрос ребром: — А если? Кто вступится? Иван? Черта с два. Наступит и не заметит. Ну а кто, кто? Мошкара, он хотя и торбохват, нужного человека не продаст. Не слышно было такого. Вон с Никаношей Ступачонком не первый год дела шерудят, комар носа не подсунет. Шито-крыто, Никаноха в передовиках щеголяет, деньгу зашибает, а никто ничего. Не знают разве, как у них там зашибаловка налажена? Знают. Помалкивают. Связываться кому охота, пока к нему лично в карман не залезли. Мошкара — он цепкий, не гляди, что вахлаком прикидывается».
А ведь забрезжило что-то. Надежда какая-то промелькнула. И правда ведь: не важно кто, важно, что выручит.
Гораздо увереннее зашагал Ефимов. Немного нужно человеку, чтоб хоть чуточку воспрянуть духом. И все же очень старался ой прошмыгнуть в пролет незамеченным.
— Вот он! Хватай его! — заорал Рыжов, притопывая ногами и указывая пальцем. — Явился, торба с лягушками! Маскируешься под привидение?
А ведь рядом с Рыжовым Иван. Отвернулся Стрелец, не интересно это ему. А может, сам нарочно натравил этого? У них бригада. А если у нас тоже… Но не утешили эти мысли Сергея.
Готовя инструмент, Ефимов ждал: вот-вот подойдет Федор Пантелеевич и скажет что-то обнадеживающее. Если подойдет и скажет: он и есть друг. Если подойдет и скажет…
Подошел. Как ни в чем не бывало. Крикнул, чтоб слышно было всем:
— Здорово, болезный! Ну, как отпоили молоком или самогонкой? Твоя мамашка спец насчет самоделковой. — И тихонечко: —
Твердо ступал Ефимов, направляясь в сторону конторки начальника участка. Давно знал: Мошкара со Ступаком заодно. Ну а покричит для близиру, так от этого не убудет. На то оно начальство, чтоб холода нагонять.
19
Осторожно приоткрыв дверь, Ефимов с тихой покорностью спросил:
— Можно к вам, Захар Корнеевич?
Переступил порог, снял кепку, встал перед столом, вздохнул и вымолвил совсем по-сиротски:
— Здравствуйте, Захар Корнеевич.
— Здрасьте, — кивнул Ступак. — Чем могу быть полезен?
— Болел я. У меня вот — справка.
— И слава богу, — не отрываясь от дел, буркнул Ступак. — Выздоровел — хорошо. Справку в табельную, мне-то зачем? — отстранил вздрагивающую в руке Ефимова бумажку. Поднял голову, в упор надавил желтыми глазами.
— К вам я вот почему… Я к вам, Захар Корнеевич… Ну, насчет того стыка. Ненароком получилось. Мотались, мотались целых четыре часа, не по моей вине мотались… Ну и поспешил. Люди в банях…
И судорожно дернув острым кадыком, покосился на скамейку. Ноги ослабли.
— Да садись, садись, — согласно кивнул Ступак. — Нарочно не нарочно, кутерьмы наделал. Если расценивать с твоих личных позиций, ничего особенного. С кем не бывает, и такое прочее. Ну а если по-государственному? А? Вот то-то! — звякнул он прямо-таки каленой сталью. Не знал бы Ефимов, что все это для проформы, на скамье не усидел бы. Наверно, и в самом деле не только умелые да мозговитые от бога. Умелыми тоже надо уметь управлять. Люби — не люби, он на то поставлен. Конечно, рабочий человек не беззащитен перед начальством, есть профсоюз, есть и кроме. На худой конец можешь распрощаться. Трудовые руки везде нужны, особенно, если высокой квалификации. Но и начальство тоже везде. Оно на одну колодку. Для того поставлено. И все же — ну, чего, чего руки-ноги трясутся от страха?
— Чего тебя колотучка бьет? — раздраженно прикрикнул Ступак на Ефимова. — Что я — фашист какой? Я сорок лет на заводе.
— Так… вон что, я к тому, что… — встал Сергей. Потеребил кепку, облизнул горячие губы. — Болел я. Справка, вот она. А Федор Пантелеевич сказал: они там… какое-то дело на меня. В суд на меня.
«Господи! — шумно выдохнул Захар Корнеевич. — В последний раз и окончательный. Совсем зарвался Мошкара. Ну, на кой черт ему такое дерьмо?»
После недолгой паузы сказал строго, но не грозно:
— Иди работай. Подумаем, посоветуемся. Только не будь олухом, ты же радицкий. Плетью обуха не перешибешь, а пить-есть каждому надо.
И все. Полный комплекс обработки.
Не видя под собой земли, вышел Ефимов из конторки. Не радость, а что-то разномастное переполняло его. Не надежда, но уверенность твердила где-то близко и настырно: «Все, паря, все! Теперь нас голой рукой не ухватишь, теперь мы вон в каком хоре поем». И совсем далекими отголосками, наверно, оставшимися от противной дрожи коленок, звучали мысли: «Купили-таки тебя, задешево приобрели».