Огонь неугасимый
Шрифт:
— Ванек. Ты этово, давай завтракать да беги.
Ну дед! Это надо — втемяшилось ему. Понять бы старому — никакие прокуроры Ефимиху со снохой теперь не помирят. Вначале еще куда ни шло, теперь они так уязвились, жить не сумеют, если друг дружку крест-накрест не отчитают. Ну, дед!
— Крыша у нас вовсе как решето, — сообщил Иван. Ему не только дали видны с лестницы, крыша тоже как на ладони. Вся в дырах да щербатинах, провисла, как спина у Марьянихиной коровы, только и держится до первого ветра. Жилье!
— Ну-к что, если она продырявилась, нарочно я ее дырявил? Да слезай, не голубятники мы.
— Как
— Дак оно, если разобраться…
— Если возьмемся разбираться, совсем весело станет. Не надо, дед, после разберемся. Ты вот что, если я заиграюсь у Ефимихи, не суетись. Обедай-ужинай, я все же в гости нацелился.
— Брешут они — твои критики, — не захотел дед сбиваться с главного. — Мы свою силу заводу отдаем, а они — твои критики — утям да поросятам. Крыша может хоть к чертову батьке греметь, завод вона стоит и тыщу лет стоять будет…
— Все ясно, дед, не распаляйся. Нервные клетки не восстанавливаются, а без них какое житье.
Опешил Гордей Калиныч, умолк накрепко. Ну, что за черт. Откуда такие новости берутся. Клетки какие-то. Может, так оно, а вполне, что и не так. Если так, надо прислушаться. Теперь наука такое чубучит, в космосе вон пищит. А если не так? Иван горазд на заковыристое. Ну и молчи ему, как селедка безголовая? Но с другой стороны…
Долго размышлял Гордей Калиныч над проблемой клеток. Любил загогулистые задачки. Вот беда — мозги и правда тихоходные стали. Пока то да се, Иван уже под тополем. Наверно, Оськино потомство считает.
— А завтракать? — окликнул дед.
— Перебьемся. У Ефимихи блины по субботам. А ты сбегай в ларек, там супы готовые завезли. Плеснешь кипяточку — и крой.
Вот она — Зойка. И правда, новую дорогу проторила. Куда это она спозаранку?
— Здравствуй, Зойк!
Остановилась, пощурилась, будто не узнала, спросила певуче:
— Ты чо не спишь, Ва-нь? Дедушка, доброе утро. Это я в ларек. Может, вам чего захватить?
— Ну-к что? — вопросительно оглядел дед Ивана. — Не утянет ее пакет супа.
— Разленился ты, дед! — возразил Иван. И понял Гордей — не в лености дело. Сплоховал он. Может, Зойка и не думала ни в какой ларек? Может, Иван и не потомство считал под тополем? Это ж надо — куриные мозги, такого дела не раскумекать. И отступил поспешно:
— Ить я к слову, а так что — мне двигаться полезно, шарниры проминать. Их не проминать, они ржой покроются. Я вон у этого, как его…
Но и опять умолк. Нет слушателей, чего долдонить? Пошли. Рядком. Смотреть любо. Зойка — не стариковское это дело, но хоть сейчас на картинку. А Иван? Да он тут… может, наипервейших статей. А что крыша рушится, так это дело поправимое. Дай-то бог, дай бог. И, чего не пробовал лет сорок, перекрестился торопливо, на всякий случай и вслед Ивану тоже щепотью посолил.
— Хороший у тебя дед, — искренне похвалила Зоя. — Мне все кажется, он на папу Карло похож.
— А я, значит, Буратино? — хмыкнул Иван. — Полено длинноносое?
— Мама говорит: Гордей Калиныч самый уважаемый человек на сто верст вокруг.
— Ага. Трех царей пережил, шашнадцать директоров, сто сорок штук предзавкомов и две тыщи прочих мелких начальников. Наполеон! Поговорила б ты с ним разок, за версту потом
— А я все же буду готовиться.
— Знаешь, давай откровенно, — Иван приостановился и взял Зою за руку. — Я сварщик. Не хвалюсь, но я это знаю. Я люблю свое дело. А там что? Ты не обижайся, но вот мое слово: хочешь готовься и поступай, но я был, есть и останусь сварщиком. Да знаю, знаю, теперь это не в моде. Что в моде, тоже знаю. Да зачем же мне мода? И ты не обижайся, но никуда я готовиться не буду. А еще, — Иван потупился, отпустил Зоину руку, продолжал сбивчиво: — А еще… ты только не думай чего, давай встречаться. Видишь ты… я не знаю, но… А? Давай?
— Давай, — шепотом, глазами, улыбкой согласилась Зоя. Вытянулась в струнку, чуть не коснувшись губами загоревшейся щеки Ивана, резко повернулась и припустилась проулком. Наверно, в ларек.
Постоял Иван, потер шею, покивал, утверждая что-то важное, бросил взгляд в пустой уже проулок, вздохнул: нет, не просто все это.
«А разве просто теть Машу с Раечкой помирить? — как бы закрылся Иван шуткой от непомерно трудного вопроса. — Серега небось в подпол от них прячется. Наладит меня молодица мокрым помелом, миротворец нашелся. Марь Семеновна тоже, если что, турманом пустит. Вот и придется двери лбом открывать…»
Может, и не укрылся бы Иван за такими мыслями. Правду сказать, война Марии Семеновны с невесткой его не очень занимала. Ладно, сама Ефимиха дома сидит, она положенное отработали А Раечка-то с какой стати окопалась на кухне? Ничему не научилась в своих Бордовичах, пусть в почтальонши идет или куда-либо в мороженные продавщицы. Да хоть куда, мало ли возможностей. Или она не понимает, что на кухне вдвоем так не так тесно? А говорить им слова, лучше по стене горох сеять. Но вот они, голос подали. За три квартала слышно. Голосистые, дьявола. Если Марь Семеновна под банкой, давай задний ход, не искушай судьбу. Но от деда мороки не захочешь. И пошел, внимательно прислушиваясь к интонациям, пытаясь издали определить степень накала.
Ефимихина хатенка — родная сестра стрельцовской завалюхе, если что крыльцо еще кособочей да окна слеповатее. Но дверь на запоре, тут знают, что добро надо беречь.
Выждал Иван паузу в яростной перепалке, постучал кольцом защелки по железной ручке. Ноль внимания. Грякнул кулаком в притолоку. Ни гу-гу. Перевесился через перила, подребезжал давно расшатанным стеклом. Хлопнула дверь в доме. Брякнул внутренний крючок. Выглянула румяная молодица. Спросила недобро, кое-как притушив ярость:
— Чего гремите?
Ничего молодичка. Кругленькая, глазастенькая, краснощеконькая. Ну а голос немного осипший — у кого не осипнет от таких напряжений. Еще раз переспросила:
— Ну, что вам? — И потянула дверь на себя.
— Иду вот мимо, слышу, — начал Иван, сунув ногу в щель между притолокой и дверью. — Думаю: пожар…
— Валите-ка! — но не осилила Рая, отступила, крикнула в полутемное чрево сенок. — Эй, маменька! Тут, наверно, к вам какой-то хмырь явился. — И пошла в дом, предоставив Ивану решать: переступать этот порог или поворачивать оглобли? Ну, нет! Хмырь, значит? А ты тут кто? Э, нет! Тебе, такой, дай повадку, ты не то что Марии Семеновне, ты Мошкаровой собаке голову откусишь. И ступил Иван на поле брани, твердо решив навести тут порядок.