Огонь неугасимый
Шрифт:
Догнал Мошкара, похлопал Ефимова по спине, аж внутри загудело, спросил с пришептыванием:
— Опять бабы взбунтовались? Ухватом лудили, помелом протирали. Ты бы хоть для приличия глаза промывал.
— Не твое дело.
— Тигры они у тебя, — покачал головой Мошкара. — Сожрут. Хочешь совет? Не являйся домой недельку, они там перешебуршатся, мягче станут.
— Ты вот что, Федор Пантелеич, ты скажи-ка, если такой умный, как мне Ивану в глаза смотреть?
— Зачем? — строго спросил Мошкара. — Он что — зазноба твоя, что ты ему в глаза? На кой он тебе, давно сказано! Было да
Чего понятнее. Оклад у Мошкары сто двадцать, премиальные не каждый месяц, а домик с мезонинчиком, в домике добра — черт колом не провернет, и каждое летечко его толстозадая Лизавета в Сочах пупок греет. С начальством за руку здоровается, а что с Иваном сцепился, так это еще разобраться надо, что к чему. И сказал, тоже на всякий случай:
— Я понимаю, разве я что.
— Башковитый, — мазнул Мошкара Сергея по голове. — А насчет всяких этих затей — не твоя забота. Понял? Хочешь, найду тебе такую кралю — дура, хоть дрова на ней коли, а денег — две кучи? Раечку — назад, в Бордовичи, маманьку на подножный корм, а сам с этой дурехой в рестораны. А? Ну гляди, мое дело предложить.
Издевается. А что ты ему скажешь? Терпи. Шмыгнул Мошкара носом, поддернул вечно спадающие штаны и неожиданно припустил.
Сергей оглянулся. Вон что — Иван. Достал рукой Мошкару, попридержал, спросил, заглядывая в лицо:
— Чего ерзаешь, Федя? Опять что-то где-то?
— Отцепись, я тебе не фулюган, — оттолкнул Мошкара руку Стрельцова. — Меня на «понял» не возьмешь. — И выложил главное: — В пятницу четыре часа мурыжились тут из-за твово пробного стычка, пока начальство вырезать не распорядилось.
— Что-что? — приостановился Иван. — Все шутишь, бедова голова?
Прибавил шагу Мошкара. Зачем осложнять позицию? Мало ли, что Иван сгоряча сотворит, потом качай права. И, отойдя шагов на пяток, крикнул, не сумев сдержать злорадства:
— И на старушку выходит прорушка!
— О чем это он? — подозрительно оглядывая Сергея, спросил Стрельцов. — Нет, ты пока не обмирай, ты ведь в курсе. Какой стычок? Кто вырезал, кто велел?
Не от излишка смелости, от острого отчаяния брякнул Сергей:
— А я вырезал! Приказали — и вырезал. Не ты тут самый главный. Моду взяли — если я безответный, так об меня можно хоть ноги вытирать!
— Вон почему ты в пятницу петушился! — покивал головой Иван. — А я-то думал… Ну, да хрен с тобой, коль ты такой сообразительный. — И зашагал так размашисто, будто цех загорелся.
Никакого пожара в цехе. Пустынно, гулко, прохладно. По левой колее строй вагонов-котлов, готовых под окончательное испытание. По правой стороне, на монолитных стендах, как насторожившиеся пауки, пузатые, тонконогие блоки. Посреди пролета, среди тускло поблескивающих лужиц — трубопровод питательной воды. Как испытали в пятницу, так и оставили. Ни манометра не сняли, ни пресс не отключили. Ладно, хоть воду догадались слить.
Маленький, щупленький, склонил голову Миша Павлов. Стоит, уперев ногу в монтажный кронштейн, смотрит на манометр, может просто в лужу на полу, и думает. Конечно же думает. Есть над чем подумать. В пятницу суетились, горячились, уговаривали, увещевали,
Встал Стрельцов рядом с Павловым, указал на то место, где должен быть его пробный стык, спросил тихо:
— Думаешь, он стык мой выбросил? Он всех нас, как щенков слепых, в мешок да в прорубь.
— Так получилось, — не глядя на Ивана, сказал Павлов.
— Утешаешь?
— А что я мог? Четыре часа тут мурыжились… И так, и сяк… Он же, сам знаешь, а наряды сдавать в срок полагается.
— Сдал?
— Не успел.
— А чего ж ты успел?
— Не надо было самому убегать.
— Откуда ж я знал, что у тебя такие тонкие нервы? Но вот что, Миша, пора нам взрослеть. Не обижайся, но горлать насчет горбушки — это несложно.
— Я не держусь, выбирайте другого бригадира.
— Нет! Мошкаре и так весело. Не те выводы. Обещаю тебе: я и еще разок побываю в парткоме, но если… избави бог! Понял? Или все это мне одному нужно?
— Подгадал он, — уже просто по инерции оправдывался Павлов. Но и сам понял — жалкие слова. И все же, как быть, если Мошкару на открытый бой вызвать? Шестой энергопоезд завтра выгонять на испытательный стенд, а еще не сданы два котла. Насильно их не спихнешь, Мошкара всегда найдет к чему придраться. Тут думай, что хочешь, но говори — не ошибайся. Пока там начальство большое согласится, чтоб работали честные люди без приемщика, он душу вымотает, со свету сживет. И дело тут не в горбушке.
— Да! Из «Спорта» звонили тебе в пятницу. Табельщица прибежала, говорит: там самого начальника дружины требуют… — Но и опять умолк. Лишние слова. Не в том, не в них дело. Достал сигарету, помял в пальцах, подождал, пока Иван щелкнет зажигалкой, сказал внятно: — Все, Ваня, все. Или я вовсе мямля в клеточку. Поверь.
— Пошли переодеваться, — обнял Стрельцов бригадира. — Завтра у начальника цеха совещание, — вполголоса, доверительно говорил Павлову. — Я думаю, надо долбить.
— Ваня. Они же… они там почти все коммунисты, — высказал Павлов довольно неожиданную, но логичную мысль. — Почему я их должен агитировать за Советскую власть?
Снял Стрельцов руку с плеча Павлова. Вопросительно покосился, не шутит ли, покачал головой, сказал:
— Думаешь, таблица умножения от самых пещер с нами? Чтоб принять, надо понять. Нельзя требовать, чтоб человек все знал и понимал. Объясним и глянем: не хочет — одно дело, не понял — иное. Повторим. Мы терпеливые. Ну а попрет под колеса, дело его. Необходимость и не такое перемалывала. Жестоко? А это не жестоко — Мошкара вон Серегу оседлал? Дурачок востроносый! Нашел покровителя…
— Да ну его к черту, твоего востроносика! — раздраженно отмахнулся Павлов. — Своих забот по ноздри. Ну, скажи мне, почему так? И в дружине мы, и в хоккейке мы, и на стенд вон опять же нас выпроваживают. Другие что — не обязаны? Им что…