Огонь подобный солнцу
Шрифт:
Коэн повернулся.
– Мне жаль, что с рубашкой так вышло.
– С рубашкой? – Полковник улыбнулся солдатам. – Я не знаю ни о какой рубашке.
Подпрыгивая на выбоинах набережной, «лендровер» подъехал туда, где был пришвартован paquebot, под кормой которого уже вспенивалась вода.
– Billet, quatrieme, – сказал солдат клерку, закрывавшему калитку, которая вела к тому месту, где был передний трап.
– Опоздали, – пробормотал Коэн.
– Деньги? – сказал клерк.
Коэн протянул ему сто франков.
Клерк повел их по лестнице вниз под причал. Чиркнув спичкой, он осветил коридор с его многочисленными отсеками. Он открыл одну из дверей. В ворвавшемся в отсек ярком дневном свете Коэн увидел темные пятна на бетоне там, где мальчик поранил палец.
К двери подплыла плоскодонка; солдат показал на нее. «Depeche-toi». Ткнув Коэна прикладом в спину, он толкнул его в лодку. Ее качнуло, и Коэн плюхнулся на сиденье. Один из солдат, смеясь, отдал ему честь.
Лодка стукнулась о корпус корабля. Из открывшейся двери спустилась веревочная лестница. Видневшиеся наверху у поручней головы людей были похожи на маленькие кружочки. Держась одной рукой, Коэн поднялся по лестнице. Матросы втащили его в дверь.
– Спасибо! – крикнул он, но лодка уже отплыла, фыркая мотором во вспененной судном воде.
– Билет? – равнодушно спросил матрос. – Quatrie me? – презрительно хмыкнул он. – La-bas, – и указал вниз. Другой матрос провел Козна по грязному трапу к дощатой двери в переборке и, открыв ее ключом, втолкнул туда Коэна.
– Это для животных, – сказал он и запер дверь.
Коэн оказался в широком помещении с низким потолком. Спертый сырой воздух своей вонью напоминал скотобойню. Горячие железные стены неравномерно вибрировали. Впереди в болезненно-желтом свете покачивались какие-то фигуры.
Глава 14
Он сделал три шага в глубь трюма. Оказавшись по щиколотку в мерзкой холодной воде, он отпрянул обратно к лестнице. Послышался женский смех.
– Ты не ошибся, mon brave, – крикнула женщина, – это не первый класс.
Вода тихо плескалась из стороны в сторону в такт покачивавшемуся корпусу судна. По ней плавали кучки соломы вперемешку с темными разбухшими шариками. Откуда-то из дальнего конца донеслись вопли и затем – пронзительный хохот. Коэн сел на лестницу.
– Не располагайся там, – сказала та же женщина. – Это запасной выход на случай пожара или если понадобится вдруг покинуть корабль.
– А где же тогда мне сесть?
– Спроси хозяина. Может, он облагодетельствует тебя таким же стулом, как у меня, и всего за десять франков.
Из темноты появился сутулый араб в нижней рубахе и кальсонах, закатанных по колено. От его костлявых ног по воде под соломой расходились маленькие волны. Он улыбнулся; из уголка его рта стекала слюна.
– Тебе повезло, – сказал он, выставив челюсть и, шатая зуб, затолкал его поглубже в десну. Он повел
«Он, видать, заразился от Исома», подумал Коэн.
– Немножко далековато, – сказал хозяин, – но тебе повезло – это последний стул. С тебя десять франков.
Порывшись левой рукой в кармане, Коэн вытащил оттуда монеты. Одна из них с всплеском упала ему под ноги. Присев на корточки, Коэн пытался отыскать ее в холодной жиже. Раздался отчаянный крик. Коэн от неожиданности подпрыгнул и опять уронил монету. Крик постепенно стих, сменившись тишиной. Он вновь подобрал монету.
– Кто это?
Хозяин почесал ладонь.
– Один из пассажиров. Уезжает из дома работать во Францию, всякому свое время.
– А почему ты смеешься?
– А что такого? Неужели жизнь такая уж серьезная? Вот смотри, какое у тебя хорошее место – как в цирке. Слышно, как испражняются слоны. – Взяв Коэна за локоть, хозяин подвел его к складному парусиновому стулу и, громко шагая по воде, удалился во мрак.
Он проснулся, весь дрожа. Одежда казалась холодной и тесной, словно он из нее вырос. Боль от удара головой о дверь переборки эхом стучала в висках. Плечо жутко ныло, но боль казалась какой-то чужой и словно не имела к нему отношения. Перед глазами мелькали лица, как лошадки на карусели: полковник, Хассим, Исом, мать, вытирающая натруженные руки о фартук в цветочек.
– Все хорошие люди умирают, – сказал им Коэн.
– Все умирают, – с улыбкой отвечали они. До него долетел дикий смех. Коэн почувствовал, как в нем начала подниматься чудовищной силы волна – она вдруг словно взорвалась, и по его щекам потекли слезы. Боль резко прервала эти ощущения.
«Это же Исом». Он потер лицо и удивился, каким шершавым оно стало. С треском вырвавшийся шлепок наполнил темноту мерзким сладковатым запахом. Звук стал стихать, но слышалось неравномерное шмяканье чего-то о солому. Затаив дыхание, он старался не дышать до тех пор, пока у него не застучало в голове, но запах не проходил. «Одиннадцать дней. Пол! Надо действовать спокойно, не торопясь. Остался последний отрезок. Почти все».
Убаюканный шумом машин, он спал и видел покрытый льдом гранит горных кряжей, расщепленных зелеными реками с плывшими по их прозрачным водам белыми лепестками кизила. Подобно лодкам, лепестки, подхваченные течением, кружились на золотистом от слюды мелководье в гибком переплетении водорослей. Маленькие рыбешки, шевеля красными жабрами, прятались за разбросанными валунами. Он с благоговением наклонился попить. Из воды на него смотрело отражение оленя с ясными карими глазами, в которых он увидел свое собственное миниатюрное лицо. Он отпрянул. Клэр с убранными кверху волосами сидела на затонувшем бревне.