Огонь сильнее мрака
Шрифт:
наша взяла ответят гады за Винпера за всех задавим бабу поймали бабу хочу бей дави первым буду ногами замесим глаза вырежу всех перевешаем где кухня пожрать воля наконец воля баркас захватить бабу раздевай домой скорее отсидимся всех утопим как я его раскатал юшка наружу навались братва дубину дайте вломить жрать охота на чистый двор богатеев резать подыми револьвер бей до смерти всё спалим по кирпичику разнесём в пыль растопчем поквитаюсь за десять лет рви ломай пику в бок бритвой по роже огня сюда дави фраеров наше время наша воля вернусь в город найду суку да да да победа
Они словно бы кричали все разом, и Джон кричал вместе с каждым из них. Их мысли были его мыслями, их головы – его головой. Сознания двух десятков людей сплелись в одну паутину, в одну
И разорвал её.
Арестанты взревели – одновременно и на разные голоса, будто свихнувшийся дирижёр дал сигнал хору безумцев. Дубинки и ножи выпали из рук. Кто-то схватился за голову и рвал волосы, кто-то упал на колени, хрипя, теребя лохмотья на груди, кто-то согнулся пополам и блевал желчью. Потом они так же разом умолкли и один за другим осели наземь. Будто каждый вспомнил нечто важное, требующее тишины и покоя, и прилёг отдохнуть. Больше никто из них не двигался и не дышал. Джон перекатился набок, вскочил, бросился к русалке. Та поднималась на ноги, с яростным удивлением глядя на валявшихся подле неё людей.
– Ты как? – прохрипел Джон, сграбастав её за плечи.
– Цела, – бросила Джил, запахивая на груди порванный редингот и оглядывая его с ног до головы. – А сам?
– Нормально вроде, – ответил Джон. Джил хотела спросить ещё что-то, но из тоннеля послышался знакомый голос:
– Эй! Сыщики!
Джон обернулся и увидел майора Балто. В правой руке тот держал винтовку, левой делал широкие округлые жесты. За стеной вновь загрохотали выстрелы – мощно, слаженно, залпами.
– Давайте за мной! – проревел Балто, отступая вглубь тоннеля. – Подкрепление пришло, сейчас будет жарко!
Джон схватил за руку Джил, подобрал с земли револьвер и последовал за майором. В тоннеле валялись тела – не так много, как осталось лежать у стены, но тоже порядочно.
– Бунт? – спросил Джон, поравнявшись с Балто.
– Зарвались, сволочи, – ответил тот. – Говорят, конвойные кого-то из этих подонков неудачно пустили в расход. Из-за кисета табаку, или вроде того... Вздор. Остальные узнали, и пошло-поехало. Ничего, сейчас всех ребят под ружьё поставил. Перестреляют, как вшивых собак. Посидите пока у меня. И чтоб больше ни шагу без сопровождения, Хальдер вашу мать! Ещё гражданских жертв не хватало.
– Ладно, – ответил Джон. У него кружилась голова. Винпер, табак... Холера, не то, потом. Что сейчас произошло? Он сделал что-то? Как он это сделал? И что именно? В висках стучало, память расползалась, как дырявая сеть. Сеть! Была сеть. Вроде паутины. И он... разорвал её. Разорвал внутри их голов. Внутри всех. Как?!
Они вышли на свет, во двор. Балто выдернул из-за пазухи медальон, забормотал, не оборачиваясь, на ходу энергично тыча винтовкой в воздух.
– Джонни, – сказала Джил, – ты же ранен!
Он глянул туда, куда она показывала. Плечо и впрямь горело, рукав плаща был перечёркнут косым разрезом с рваными краями. Отстав от широко шагавшего майора, Джон стянул плащ. Рубашка была мокрой, липла к коже. Джил разодрала порезанную ткань, показалась рана. Не слишком опасная, неглубокая, длиной с палец, она пересекала плечо выше бицепса, и из неё медленно текла кровь. Джон не сразу понял, что это кровь, стёр ладонью, но из раны потекло опять, и сомнений не осталось. Он стряхнул капли на землю, они тут же смешались с дождевой грязной водой, распустились в луже дымчатыми разводами. Невдалеке снова грянул залп, заметался между кирпичных тюремных стен и унёсся в пасмурное небо. В небе, словно эхо выстрелов, шевельнулся гром. Дождь припустил с новой силой.
– Джонни... – прошептала Джил. Он во все глаза смотрел на собственную руку, словно бы залитую молоком. Молоком странного, жемчужного оттенка.
Его кровь была белого цвета.
***
Вечерело. Ходики в коридоре неумолимо тикали, пожирая время – секунду за секундой. Часовая стрелка застыла между восемью и девятью, минутная целилась в шестёрку. По улице проехал кэбмен – туда, обратно, снова и снова, как вчера, как неделю назад, как всю жизнь. Пропыхтел,
Джон поболтал бутылку, припал к горлышку. Жидкий огонь прокатился внутри, но вместо облегчения принёс только изжогу и тяжесть в голове. Прямоугольник окна наливался темнотой, жёлтыми звёздами загорались в туманной синеве фонари, а Репейник всё сидел в кресле, пил, время от времени трогая повязку на плече, и вспоминал. Прошло каких-то жалких полгода, для тренированной памяти сыщика – всё равно что вчера. Горячий бриз, кусты песчаного винограда, розовая полоса восхода. Тело мёртвого бога, которого убил Джон, на заляпанном бурыми пятнами песке. Последние слова Хонны, признание вины, раскаяние, сожаление о том, что нельзя вернуть сделанного. И произошедшее потом: странное и прекрасное чувство, как будто бы Джон взорвался изнутри, распался вместе со всей вселенной на миллионы осколков, услышал вечные слова, воедино слился с миром и стал чем-то большим, нежели раньше. Удивительное, небывалое чувство, которое, наверное, не испытывал ни один смертный. А потом остались только тоска и одиночество – одиночество заблудшего существа в бесконечной загробной пустыне. Ещё подумал тогда: вот как бывает, когда умирает бог. Идиот.
Он заразил меня чем-то, подумал Джон с бессильной яростью. Непонятно, как, неизвестно, с какой целью. Может быть, я виноват сам: не стоило касаться умирающего бога, слушать его исповедь, принимать последний вздох. Вдруг это – как чума, переходящая от больного к здоровому? А может быть, он хотел, чтобы я стал его преемником, довершил начатое, преуспел там, где он потерпел поражение. Мать говорила: в Твердыне, в глухих деревнях знахарки, чуя приближение Жёлтой старухи, звали младших внучек и, веря, что передают им колдовскую силу, из последних сил творили над перепуганными детьми варварские обряды... А может, то была просто бредовая прихоть, последняя воля последнего божественного чудовища, которое очень не хотело становиться последним, и так было велико его желание, что исполнилось против всех природных законов. Так или иначе, теперь в моих жилах течёт белая кровь (на самом деле, не совсем белая, жемчужно-розовая она, сволочь), и я могу убивать силой мысли. Спасибо, Хонна, Великий Моллюск, грёбаный торговец валлитинаром. Кто я теперь? Идеальный убийца, кому не нужен ни нож, ни револьвер? Монстр, который похож на человека только обликом? Проклятье. Угораздило же меня ни разу не порезаться за эти полгода, жил себе спокойно в счастливом неведении. Вот правильно тогда сказал бедняга Найвел: глупец счастья своего не видит, пока лоб о него не расшибёт. Холера, сука, скотство. Не хочу...
Приглушённо задребезжал колокольчик звонка. Через минуту скрипнула дверь в комнату.
– Там О'Беннет пришёл, – сказала Джил, стоя на пороге. Джон махнул бутылкой, расплескав виски по полу:
– На хер. Скажи, пусть завтра придёт. Или, знаешь, скажи, что он может сам искать этого своего Харрингтона. Имя ему запиши. И пускай катится к богам сраным.
Джил заправила прядь волос за ухо.
– Ну ты чего, – сказала она тихо. – Он же не виноват.
– Не-а, – Джон отхлебнул из бутылки. – Он не виноват, я не виноват, никто не виноват. Пусть катится. Прошу тебя, Джил.