Огонь сильнее мрака
Шрифт:
Не ответив, Джил обхватила себя руками и покачалась с пяток на носки. Яростно почесала макушку. Прошлась взад-вперед, хрустя каменной крошкой, усыпавшей пол. Потом русалка сделала нечто, ошеломившее Репейника: подошла к Олмонду, села рядом, обхватила его голову руками и прижала к груди.
– Ну-ну-ну, – забормотала она, – уже всё, всё… Ну, будет... Большой мальчик, а расклеился… Тихо, тихо…
Джон, обалдев, наблюдал, как Олмонд рыдает в объятиях Джил, размазывая по её рединготу сопли и кровь.
– Ты по кому плачешь? – спросила Джил, заглядывая в лицо Олмонду. – По ним,
– Да-а, – всхлипнул тот. – По все-ем…
– Ты их убил, да?
– У-у-би-ил, – задергался Олмонд. – А-а-а…
– Теперь жалко?
– Да-а!
– Не знаешь, что делать?
– Да-а-а!!
– Да, – пропела Джил, гладя Олмонда по голове, – Да, да… Скажи, а… если бы можно было все исправить – исправил бы?
Олмонд ничего не ответил, только зашелся безобразным плачем.
– Вот и славно, – продолжала русалка, – вот и молодец. Еще можно исправить. Еще можно, можно…
Олмонд, сопя, глянул на неё. Лицо у него блестело от слёз. Джил нагнулась к нему и прошептала:
– Сожгу эти ваши машины. Дотла. И все кончится. Как не было. Не будет больше зелья. Никого не убьют.
Олмонд страдальчески оскалился:
– Тран-ка Тарвем…
– Сдохнет, – убежденно сказала Джил. – Обещаю. И никому ничего. Никогда.
Олмонд глядел на неё, напрягшись всем телом, глядел долго, а Джил, не отводя слабо светящихся глаз, смотрела на Олмонда в ответ. Наконец, па-лотрашти часто закивал и быстро, словно боясь, что передумает и не успеет сказать всего, проговорил:
– Копейная улица, идёшь до конца. Потом пустырь, по нему дорожка. Мы ездили, но пройти можно пешком, там пара лидов, недалеко. Дальше сарай стоит, в сарай войдёшь, ищи подвал. В подвале – машины. Нынче ночью все там будут. Жертва будет. Можно всех… – он не закончил и обмяк, уткнувшись лицом в грудь русалки. Та погладила его по слипшимся в колтун волосам и кивнула:
– Молодец.
Олмонд прерывисто задышал, простонал – тяжко, в нос – и невнятно сказал:
– Каере.Каере ме... Унна, каере…
Джил продолжала гладить его по голове. Огонек светильника трепетал, бросая тени на её лицо. Джон переступил с ноги на ногу.
– Каере, – всхлипнул Олмонд.
– Ладно, – сказала Джил. – Ладно.
Одна её рука скользнула Олмонду на затылок, другая легла под челюсть. Джил резко повела плечами. Послышался глухой хруст. Па-лотрашти обмяк, только пальцы мелко-мелко задергались – и перестали. Джил встала.
– Вон, значит, как, – сказала она тихо.
– Чего? – спросил Джон.
Джил покачала головой:
– Они – такие же, как мы. Были раньше. Когда-то. Просто это зелье… Оно их изменило. Понимаешь?
Джон кивнул, глядя на труп Олмонда. Мертвец сидел, привязанный к колонне, свесив голову на плечо. Джил медленно вздохнула, нагнулась и принялась развязывать верёвку, стягивавшую тело. Репейник наблюдал, как она возится с узлами – Олмонд, силясь освободиться, туго их затянул, и Джил шипела под нос, ломая ногти. Когда очередной узел поддавался, русалка дёргала веревку, выпрастывая её из-под трупа, и Олмонд подёргивался в ответ, словно оживая на миг. Джон – в который раз – отстраненно
Джил, наконец, справилась с верёвкой, Олмонд покачнулся и завалился набок. Русалка принялась копаться в замке наручников. Джон не торопил, понимая – ей так надо. Жизнь Олмонда словно разделилась на две донельзя неравные части: в первой, длинной жизни он, опьянённый валлитинаром, убивал и мучил людей, а во второй – сегодня вечером – лицом к лицу встретил всё то, что совершил раньше. Нечто вроде этого случилось и с Джил: прежде – русалка, «монстра», чудовище, сейчас – обычная с виду девушка. Она понимала, что чувствовал Олмонд. Потому-то Джил нашла силы пожалеть Олмонда, потому-то и убила, оборвав муки. Потому-то сейчас не могла оставить его тело опутанным верёвкой и со скованными руками.
Ну, подумал Джон, а может, на самом деле всё вовсе не так сложно. Наручники нам и впрямь могут пригодиться, да и верёвка тоже. Олмонда Джил приголубила только для того, чтобы заставить расколоться, играла в «хорошего сыщика». И убила не из жалости, а наоборот, потому что с самого начала собиралась, и как раз подвернулся случай. Может, те слова, которые твердил па-лотрашти – «каере ме,каере» – были не мольбой о смерти, а, скажем, просьбой развязать и отпустить. Впрочем, теперь уже неважно... Раздался стальной щелчок, Джил выпрямилась, пряча наручники в карман.
– Совесть выключена, говоришь, – пробормотала она. – Вот и ты такой будешь.
Джон повел подбородком:
– Не понял?
– Да всё ты понял, – с внезапным раздражением сказала русалка. – Думаешь чистеньким остаться. Как всегда. Мол, я не у дел, моя хата с краю. Все – сами по себе, я – сам по себе…
– Слушай, Джил, – начал Джон.
– Херня это, – перебила Джил. – Вот увидишь. Лет через пять. Когда все вокруг счастливые будут ходить. Каждый счастливым станет. Проснулся – счастье. Заснул – счастье. Пожрал, посрал – счастье, человека убил – счастье. И лыбятся все. А ты – один, среди них. Счастливцев. Да не выдержишь ты. Сам за валлитинаром придешь, еще добавки попросишь.
Джон почувствовал, как в животе закипает ярость. Все-таки проклятой девчонке удалось его достать.
– Ну и что ты собираешься делать? – спросил он, надеясь, что голос звучит спокойно. – Это прогресс, неужели не ясно? Прогресс не остановить. Может, всю дорогу люди только к этому и шли. Не к машинам, не к магии, а к простому счастью.
– Да не прогресс! – отмахнулась Джил. – Наоборот, зелье нас в могилу сведет. Вон, лотрашти оттого и вымерли, что зелья перепились.
– Чего?
– Помнишь, он сказал – мол, когда землетрясение было, спаслись только мужики? Это из-за валлитинара. Был бы среди них хоть один нормальный – вспомнил бы о бабах. О детишках. Совесть бы заставила. Со-весть! А эти, – Джил махнула в сторону мертвеца, – только о себе думали. Вот и выжили… одни козлы. Всё из-за зелья. Оно им не давало подумать. О том, что сделали. О том, что творят вообще.