Огонь в океане
Шрифт:
Дядя Кондрат стал объяснять:
— Это было лет четырнадцать назад, — начал он. — Прошел у нас слух о том, что в Широких странах революция...
— Кто такой?
— Это не человек, Кати, это... время... событие такое, — пытался объяснить дядя. — Во время революции прогоняют всех богатых... князей... А кто сопротивляется, даже убивают...
— Уй, помогите боги, зачем убивают, кто убивает?
— Не только убивают, иногда и режут, — вмешался в разговор стоявший рядом, опершись на свою палку с железным наконечником, наш сосед Теупанэ. Когда он пришел, я не заметил. — Вот
— Уй, помогите боги! — хором воскликнули женщины. — За что их убили?
— Конечно, за плохие дела. Меня, например, никто убивать не будет, если даже попрошу, — с усмешкой ответил Теупанэ.
— ...Прошел слух о том, что везде революция, — продолжал дядя. — Сваны поверили этому. Взяли оружие и прогнали пристава, некоторых князей.
— О, помню, как же! Только ничего тогдй не получилось, — перебила Хошадеде.
— Не получилось потому, что нас кто-то обманул. Как потом оказалось, сваны дрались одни. Царь прислал войска и помог князьям.
— Сколько людей тогда пропало!.. В Сибирь скольких сослали, все пропали там, — заохала Хошадеде.
— Как же вы, дети мои, не узнали точно, убили царя или нет? — сокрушался дедушка. — Если он, бессовестный, жив — все равно до нас доберется. Надо Аббесалома и Ефрема остановить — пропадут, жалко!.. В Сибирь сошлют.
Меня взволновали слова относительно судьбы дядей Аббесалома и Ефрема. Дядя Аббесалом был довольно суров с нами, детьми, почти никогда не разговаривал и даже не замечал нас. И все-таки каждый его приход к нам был для меня праздником. Я бросал все свои игры и не отходил от него. Мне нравился его мужественный спокойный голос. Я часто не понимал, о чем он говорит, но мне нравилась какая-то необъяснимая сила, свойственная только ему. Да и вообще он был не такой, как другие мужчины, с которыми мне приходилось встречаться в детстве. Он был таинственным, что-то, казалось, всегда носил в своем сердце несказанное.
Дядя Ефрем у нас не бывал. Он жил в селе Мужал, находившемся в восьми или десяти километрах от нас. Но я знал, что дядя Ефрем человек тоже хороший и умный.
Наклонившись к отцу, я тихонько спросил:
— Скажи, папа, почему пропадут дяди?
— Почему пропадут? Это дедушка всегда говорит страшные вещи. Просто он боится за них.
Большего я не смог добиться от отца.
Слова «в Сибирь сошлют» были мне знакомы. Я знал, что брата моей матери Григория пристав угнал в Сибирь. Из Сибири он не вернулся, там и умер.
Да и вообще в детстве я все время ожидал каких-то страшных событий. То грозили те или иные опасности родителям или родственникам, то скоту яли хозяйству. Я привык к этим ожиданиям. Но угроза ссылки кого-нибудь из родных в Сибирь меня пугала более других опасностей. Я не совсем точно представлял, что такое Сибирь. По рассказам дедушки получалось, что там очень холодно и нечего есть. Мое детское воображение дорисовывало картину Сибири. Мне представлялось, что это огромная ледяная гора, на которую сажают людей. Там нет домов, а люди ходят почти без одежды.
Я уже успел надеть новые ботинки — вернее, даже не новые, а первые, так как всю
Взрослые говорили о приставе. Разговор становился все более горячим и громким. Наш сосед Оти и хромоногий Джевете старались перекричать других, уверяя, что ничего не нужно предпринимать и с приставом ничего не делать. Они уверяли всех, что новости, принесенные отцом и дядей Кондратом, — только слухи.
— Ждать нельзя! — решительно возражал отец. — Может получиться так, что мы, сваны, лишний десяток лет ишаками прослужим приставу. Везде будет свобода, а у нас?! До прихода Петра с Павла, говорят, шкуру сняли. Так может и у нас получиться.
— Правильно говоришь, сын мой, очень правильно, — подтвердил Теупанэ. — С ними там Сирбисто. А он знает, что надо делать, он ученый человек, пусть хранят его боги! Сирбисто в плохое дело не ввяжется.
Дедушка Гиго поддержал Теупанэ:
— Да, я тоже думаю так. Если он прикажет, всем надо взять оружие и пойти в бой за свободу! Когда это было, чтобы наши предки трусили перед врагом? Жизнь труса презренна. Не к лицу сванам трусить! Кто испугается, пусть сбреет усы, пусть будет облит грязью, пусть наденет женское покрывало!..
Бабушка Хошадеде подошла к дедушке и стала тащить его за руку на кровать, ворча, что больному нельзя так расходиться, нужно опять лечь в постель. Но дедушка и слушать ее не хотел.
Бабушка Хошадеде начала сердиться, отчего родинка на ее правой щеке задвигалась вверх и вниз.
— Помогите, боги! — всплеснула она руками. — Ты всегда был бунтарем, заводилой. Иди лучше в постель, болей себе спокойно. Не было ни одной власти, которую бы ты любил... Иди ложись!
— Что мне ложиться, я притворялся больным, — сердито ответил дедушка.
— Боги мои, не сводите с ума старика! Зачем он притворялся больным! Зачем?!
И вдруг я вспомнил разговор дедушки и Хошадеде, подслушанный этой ночью. Наверное, дедушка Гиго спасал своей мнимой болезнью Балду.
Гости стали расходиться. По обычаю все они подходили к дедушке и бабушке и еще раз поздравляли с благополучным возвращением сыновей.
— Отдыхай, Коция, теперь, — сказал уже с порога Теупанэ. — Если в Сванетии наступит эртоба*, может быть, мы с тобой подадимся в Широкие страны. Трудно жить у нас в горах.
* Эртоба — свобода, равенство.
— Аи-аи, если бы только скорее наступило, — покачал головой отец. — В Сванетии всегда трудно было жить. Но что поделаешь, куда денешься?
— В Дальской долине, говорят, хорошие земли. Теупанэ ушел. Отец несколько минут смотрел
вслед «слезливому абрегу», так мы, дети, называли Теупанэ за его вечно слезящиеся глаза, которые как-то странно выглядели на его всегда улыбающемся лице.
За ужином взрослые говорили о том, как поступить с солью. Дядя и отец принесли всего два пуда. Отец и дядя Кондрат предлагали выменять один пуд на бобы. За пуд соли можно было получить двенадцать и даже пятнадцать пудов бобов. Это спасло бы нашу семью на некоторое время от голода.