Огонь, вода и медные трубы

Беляев В. И.

Лежу на дне траншеи, на спине. Вдруг мне показалось, что какая — то тень, что — то темное, перелетело над траншей с немецкой стороны на нашу. С быстротой молнии в голове пронеслась мысль, что немцы опять перешли в контратаку, наши бежали и я уже в тылу у фрицев..Мгновенно вскакиваю и опять ору.

— Зайцев! Зайцев! Что произошло?

— Ничего не произошло — невозмутимо ответил он.

— А что — то черное промелькнуло с немецкой стороны на нашу. Что это?

— Ничего не мелькало! Приснилось это тебе!

— Я

не спал! Просто, отключился на одну минуту.

— Ну, а вот я не отключался и, кое — что, видел.

— А, что же ты мог увидеть?

— Пигольдин все время крутится у блиндажа, где лежат убитые немцы, чего — то. выискивает.

— Да хватит, Зайцев, рассказывать мне страсти — мордасти! Ты все что — нибудь подозреваешь! Пигольдин хоть иногда ведет себя странновато, но все — таки он наш человек! Наш в доску! Все будет нормально!

— Эх, молодежь, молодежь, ничего — то вы не видите!

Мы с Зайцевым были на самом левом фланге и, это обстоятельство имело роковое значение для нас.

Опять на отключке и, прихожу в себя, когда только стемнело.

— Зайцев! Почему нет команд?

— А я почем знаю!

— Ну, так сходи, посмотри! Тебе же ближе, чем мне!

Зайцев ушел, а через минуту вернулся и сообщил, что в траншее никого, кроме нас, нет.

Обстановка стала угрожающей. Если фрицы вернуться в свою траншею, то нам конец. Было неясно, что делать? Вдруг меня осенило.

— Зайцев! Ты сиди здесь, а я сползаю, посмотрю, где наши. Жди меня! Понял?

— Как не понять!

Идти в рост было нельзя, так как противник вел интенсивный огонь. Многочисленные огненные трассы прочерчивали черноту ночи на уровне пояса или груди. Выползаю из траншеи и ползу в тыл. Прополз совсем немного, услышал русскую речь. Обрадовался! Теперь стало ясно, что мы с Зайцевым не пропадем.

Сориентировался по местности и Луне, определил направление, по которому будет ползти Зайцев. Возвращаюсь в немецкую траншею и рассказываю Зайцеву о результатах своей разведки. Даю ему точные координаты и направление движения. Ползти вместе он отказался, заявив, что подождет результатов моих действий.

Пополз обратно в том направлении, откуда слышалась русская речь. Через некоторое время слышу грозный окрик: — «Стой, кто ползет?».

— Свои, свои — отвечаю, продолжая движение. Но невидимый владелец грозного окрика был неумолим.

— Стой! Стрелять буду!

— Да, свои же! Непонятливость владельца голоса начала меня бесить. Слышу, как защелкали затворы винтовок, загоняя патроны в патронники своего оружия. Ведь пристрелят, как пить дать, пристрелят — думаю и замираю в ожидании развязки.

— Почему ползешь с немецкой стороны?

— Наша рота вела наступательный бой. Мы заняли первую траншею немцев. Теперь в той траншее нет никого.

— Врешь, та рота сгорела на пшеничном поле!

Это всем известно. Чуешь запах горелого мяса?

Втягиваю воздух носом и явственно ощущаю этот запах.

— Сгорели, да не все!

— Сколько вас?

— Я один.

— Ну, тогда ползи, да без фокусов и резких движений, а то в момент пристрелим!

Прополз несколько метров. В темноте сверкнули несколько винтовочных стволов, направленных на меня.

— Спускайся в траншею!

Медленно, медленно спускаюсь в траншею.

— Ты чего двигаешься, как варенный? — ворчливо пробасил мне тот же голос, который грозил мне расправой.

— Так ведь сами сказали без резких движений!

— Номер полка?

— 740ой.

— Кажись верно! — сказал кто — то из бойцов. Эти, сгоревшие были из того полка. Да и обгорелый он, черный, как черт.

Вздыхаю с облегчением, авось не пристрелят! Допрос продолжался.

— Голодный?

— Еще как!

— Вроде еще осталась каша. Схожу, узнаю.

— Вот бы хорошо! Ведь мы не ели уже полторы суток!

Закрываю глаза и, перед моим мысленным взором, появляется котелок с кашей. Через минуту боец возвращается с печальной для меня вестью — нет каши — вся кончилась! Глотаю голодную слюну, жду, что будет дальше.

— Мы 46 гвардейский полк — похвастался боец, ходивший за кашей. Всем известно, что гвардейцы имеют право носить усы. Понял? В знак согласия киваю головой.

Гвардейцам очень хотелось похвастаться усами, но было очень темно. Они поочередно приближали свои лица к моим глазам, при этом лихо закручивали усы.

— Видал — в голосе, слышалась гордость.

— Вижу! — говорю, стараясь придать голосу максимально наигранное восхищение.

— Так вот, записывайся в наш полк. Станешь настоящим гвардейцем! Усатым, как мы.

— У меня усы не растут!

— Почему, почему? — загалдели гвардейцы со всех сторон. Видимо они не ожидали такого поворота. разговора..

— Очень молодой я. Мне нет еще и 18 лет!

— Малолеток, берем в свой полк? — обратился к гвардейцам один из усачей.

— А почему бы и не взять. Возьмем его! — послышалось со всех сторон.

— Это невозможно! Среди убитых меня не найдут, среди раненных тоже — решат, что дезертир.

Надо сказать, что по прибытию на фронт, нам популярно разъяснили, что отсутствие военнослужащего в части более 24 часов является дезертирством. Родственники дезертира ссылаются в Сибирь, а самого дезертира расстреливают. Значит, мои сестры и мама будут отправлены, как говориться в «места не столь отдаленные», а я на тот свет. Такая перспектива меня не устраивала, о чем заявляю гвардейцам.

Один из них сказал, указывая в тыл и немного в сторону: — «Там лежат бойцы из полка с похожим номером! Это я точно знаю. Иди, коль, надо!»