Огородник и его кот
Шрифт:
Старик Боунз тогда головой покачал, ничего не сказамши. Непонятно, согласился он с Длинным Томом или не согласился.
– Теперь ты, Салли, – говорит Фил Малютка.
Ага, значит, женщину зовут Салли.
Берет она бумагу. Смотрит на нее. В другую руку перекладывает. Потом обратно же листок кладет в ту руку, которой рукой в начале бумагу взяла. Потом опять перекладывает. Хромой к ней поближе подходит:
– Не подведи, детка…
Женщина Салли вся вскидывается и смотрит на Хромого страсть как сердито:
– Дома у тебя детка! А я олдермен Салли Маккой.
– Да я что? Я ничего.
– Хаким, заткнись! – и Хромой слушается мэра, тут же Хромой затыкается. Вот.
А Салли все бумагу теребит. Подмигивать чаще стала, прямо глазом тарахтит… Нервничает. Да. Я вот тоже очень нервничал, я ее понимаю. Я еще до сих пор весь нервный. Когда ко мне в жилище змеюка заползла с двумя головами – одна висит как бы дохлая, а другая изо всех сил шипит на меня – я тоже очень-очень нервничал. Это еще когда было? Когда на Выселках тройня родилась. Один нормальный и два уродца. Года два назад, наверное. Или три.
Вот, женщина Салли вертит-вертит листок, потом говорит:
– Я не знаю… Надо подумать. Зачем нам торопиться? Возможно, найдется какой-нибудь третий… новый… в смысле, лучший выход из положения? Куда мы торопимся? Я не готова. Нет, я не готова…
– Дура! Дурища! Вот дура-то! – кричит Хромой, – все хочешь угробить?!
– Просто дайте мне подумать, как следует…
А Хромой уже не кричит, а прямо рычит, будто бы он собака.
– Чем рассуждать, иди ко мне сюда, щель медовая… – и Хромой показывает себе между ног.
А она ему:
– Дружок, я полагаю, у тебя там тоже все… хроменькое.
Хромой вынает ножик свой и улыбается нехорошо. По всему видно, не хочет Хромой женщину своей сделать. Хочет он ее побить и порезать. А она вынает пистолет и направляет ему прямо между глаз.
– Теперь что скажешь, калека?
Бах! Бах!
Опять все оглушились. Сил нет, как громко! Все уши заболели! Ну чего же они так…
А это вот оказалось, что мэр Малютка стрелял. Женщина с Ручья за правую руку держится, охает, пистолет улетел из руки из ее. И Хромой Хаким тоже за свою за правую руку держится, морщится, стонет. Кровь у него из руки идет, но так, не сильно, чуть-чуть идет. И нож из руки из его тоже улетел совсем.
– Что за люди! Как стадо баранов! Я же ясно сказал: стволы никто не приносит! Ясно же было сказано! Так какого… ты Салли, свою машинку сюда…
– Ты ж принес.
– Я другое дело. Я тут закон и власть, мне можно. А вам всем не положено. Ладно. Короче: не тяни резину. Подписывай и передавай дальше.
– Теперь я точно не буду! – и передает женщина Салли бумагу с подписями человеку по имени Алекс от дистрикта Завод. А сама, значит, не подписалась.
И кто-то всем говорит, я не увидел кто, вроде бы Вольф: «Вот оно – бабье рассуждение. Всем видно?» А Шляпа ему отвечает: «Да которые с Ручья – все прощелыги».
Алекс вертит-вертит бумагу. Хитро улыбается. Чего он улыбается-то?
Ой-ой!
Тут до меня дошло. Подписей-то вышло пять. Вот. Если подпишет Алекс, то будет разбойнику конец, повесят разбойника. А если не подпишет Алекс, то разбойнику, значит, жить.
– Эй, заводской! Слышь, ты! Смотри, не ошибись… – это Тюря ему говорит.
Алекс этот заводской к нему поворачивается и спрашивает
– А если ошибусь, то что?
А ответил ему не Тюря, а Вольф, да и сказал как-то не глядя на Алекса, в сторону куда-то сказал:
– Умные люди помнят о разнообразных неприятных случаях…
А Тюря ничего не ответил, Тюря только ухмылялся.
– Да-а-а?
Заводской специально так потянул «а-а-а», чтоб всем ясно было: ни Тюрю он в грош не ставит, ни Вольфа. А потом он медленно-медленно-медленно листок поднял и харкнул в самую в середину.
– Это вам, болты, вместо подписи моей.
Бумагу скомкал и на стол бросил.
Тут опять половина повскакала с мест, опять шумно сделалось. А я уже устал. Я столько много сразу слушать не могу. Я уже не пойму, о чем они, чего они, совсем я устал. Никакого ума не осталось. Я стал как маленькая рыбка, мне бы надо в ил зарыться…
Тут Фил Малютка вскочил и заорал:
– Все! Все, я сказал! Как мне надоело орать на вас, вы что вообще? Вы кто? Вы псы или вы олдермены? Какого рожна вы тут гавкаете?
– А ты кто такой, Малютка, чтобы так с нами разговаривать?
Ай! Это Вольф спросил. И так на него Малютка посмотрел, просто жуть. Ответил ему тихо-тихо, но все всё равно услышали, потому что сделалось еще тише:
– Я тебе чуть погодя объясню, волчонок, кто я тут такой, и кто такой ты.
Вольф отвернулся, не смотрит на мэра. А Малютка говорит уже нормальным голосом:
– Так. Теперь всем довожу до понятия. Ясное дело, было бы лучше все-таки вздернуть злодея. Вы хотели его вздернуть, пока вас всех Огородник не сбил. Со своей малявкой полудохлой… И я тоже так хотел. И народ просил: «Вздернуть его!» А? Разве не так люди вам говорили, когда вы сюда шли? «Вздернуть его!» – вот что вам говорили. Теперь будет много недовольных, и мне это не нравится. Но дело сделано, и переигрывать мы не станем. Я на тебя, Огородник не в обиде, хоть ты и сделал нам большую пакость… И никто пускай к нему не лезет. Короче! Теперь: с паршивой овцы – хоть шерсти клок. Людям своим скажите: продали мы терранцам козла этого за хорошие харчишки. Скажите еще: Огородник и мэр заключили выгодную сделку. Скажите, мол, будут жить как люди какое-то время. Скажите: попразднуют маленько. Народ, конечно, другого хотел, ну да ничего, пошумят и успокоятся. Харчем утешатся. А если кто будет лезть на рожон, то пускай ко мне отправят, я разъясню, что к чему и под каким соусом. Еще раз всем довожу, кто по дури не понял: кончено дело! Не трожьте… этих… Тьфу. Огородник! Забирай своего подонка. Через 48 часов его не должно быть в Поселке. Все! Расходимся.
И кто-то негромко сказал, я не понял кто: «Ну, это мы посмотрим: кончено – не кончено…»
Люди уходят, очень угрюмые все. Женщина, правда, довольна, улыбается чего-то. Женщина Салли.
Разбойник той частью рожи, которая у него не запластырена, ухмыляется. Спрашивает:
– Сдается мне, ты теперь хозяин Коротышке Бо… Как тебя называть? Огородником тебя называть?
– Господин Сомов.
– Что?
– Будешь называть меня «господин Сомов», – говорит ему Огородник, а сам – спокойней спокойного. Вот. Точь-в-точь больной. Весь белый. Руки трясутся у него, прямо как у Хромого.