Ограбление по-русски, или Удар « божественного молотка»
Шрифт:
– Да, у одной Александры два мальчика, а у второй три девочки.
Бубнякова снова разулыбалась:
– О, какой ты богатый мужчина.
Автобус наконец завелся, и мы поехали. Ирка положила свою красивую ручку мне на колено и проворковала:
– Игорек, ты извини, что от меня пахнет спиртным, у нас на работе был день рождения начальника, и отказаться было невозможно, впрочем, я и не хотела отказываться, потому что с Борисом у нас плохие отношения, а алкоголь на несколько мгновений заставляет поверить, что в мире есть гармония. Помнишь, как у Довлатова в его «Заповеднике»: главный герой признается, что только после полного
Я успокоил Ирину:
– Я тоже сегодня выпил на работе спирта и поэтому твоего запаха не чувствую.
Ирина сморщила свой греческий носик:
– Спирт я не пью, а вот армянский коньяк у меня есть, давай скорее выпьем за нашу встречу, тем более что этого никто не заметит, потому что судьба удачно нас с тобой посадила на задние сиденья.
Если честно, то пить алкоголь я больше не хотел, но женщина этим даже не поинтересовалась, она достала из сумки наполовину опорожненную бутылку коньяка, два пластиковых стаканчика, всучила их мне и наполнила почти на две трети, потом закрыла бутылку, поставила ее на пол и, пристально взглянув мне в глаза своими карими глазищами, сказала:
– Игорек, один раз живем, поэтому все надо успеть, пьем до дна за нашу счастливую встречу.
Мы чокнулись и выпили до дна. Через минуту коньяк ударил по моим орошенным спиртом мозгам, и я ощутил гармонию мира. Я взглянул на Ирину и признался:
– Знаешь, я впервые встречаю такую красивую женщину...
Довольная Ирина ответила:
– А вот мой Борька совсем другого мнения. Слушай, Игорек, а еще одной любовницы тебе не надо?
Хотел бы я посмотреть на пьяненького мужчину, который бы отказался от такого заманчивого предложения.
Как говорит моя мама, мужчина – это половая тряпка, а женщина – швабра, на которую эта тряпка наматывается...
Я кивнул головой и вдруг ляпнул:
– А я сегодня чуть было не сделал минет начальнику цеха Кацу...
Тут же я пожалел о сказанном, думая, что это признание оттолкнет женщину, но ошибся. Она грустно вздохнула:
– А вот я еще ни разу в жизни этого не делала, представляешь, Игорек, мой Борис считает это извращением. Игоречек, солнышко! – воскликнула она. – Мне тридцать девять лет, а я ни разу этого не делала, сама судьба послала мне тебя, нас все равно никто не видит!
С этими словами женщина расстегнула мою ширинку на брюках, вытащила на воздух моего «бурового мастера», как назвал его однажды один «голубой». Тот почти сразу же и подскочил, а Ирина стала так жадно его ублажать, что я испугался за сохранность моего, как его называет младшая Александра, «боровичка» (старшая называет его «кашалотом пузатым», но мне больше нравится «боровичок»).
У площади Мужества я кончил первый раз, а у станции метро Гражданский проспект – второй. У Ирины оказался такой вместительный рот, что мой «пузатый кашалот» ощущал себя в нем маленьким снетком. Женщина была на «седьмом небе», я – на восьмом, потому что в ротик моей любовницы Шурочки он не влезал и на треть.
У Гражданского проспекта мы вышли из автобуса, и я пошел проводить Ирину до ее дома. От выпитого алкоголя меня сильно шатало, поэтому женщина не выпускала мою руку. Хотя, возможно, это ее шатало, и она держалась за меня. Но скорее всего, мы шатались оба и, ухватившись друг за друга, были уже не двумя двуногими, а одним четвероногим. Мы шли в сторону Иркиного дома, радовались жизни, и никто к нам не приставал,
– Муж и жена – одна сатана.
И он как в воду глядел: минут через пять, когда у какого-то гаража мы допили коньяк и начали активно трахаться в позе «раком», из гаража вышел огромный мужчина, который оказался Иркиным мужем Борисом. Увидев нас, он завизжал, словно я наступил ему на яйца, и писклявым бабским голоском прокричал:
– Страшила опять нашла очередного Квазимодо!
После этого мужчина ударил Ирину под глаз, а меня в ухо.
Я потерял сознание и очнулся уже утром, спящим на коврике перед дверью собственной квартиры.
В таком состоянии ни одна из моих Александр в квартиру меня не впускает и правильно делает. И хотя я выпиваю не чаще, чем несколько раз в год, но даже один раз в год дети не должны видеть своего отца в животном состоянии. А вчера я был хорош: три раза изменил моим Александрам с Иркой Бубняковой и дважды едва не изменил – с Беловой и с начальником цеха Кацем. Тьфу! Каким же я был ублюдком, если готов был взять в рот замусленный леденец начальника цеха, да еще и на глазах Славика Ершова. Я, добропорядочный отец пятерых детей от двух любимых женщин, спокойный и не самый глупый мужчина с высшим образованием, вдруг воспылал любовью к старому еврею. Тьфу! Если Александры об этом узнают, они обе со мной разойдутся, так что это должно остаться тайной. А потом еще Славик Ершов начал намекать о своей любви ко мне. Черт, этого мне только не хватало!
Я сел на коврике, прижался спиной к двери, потрогал заполненную пульсирующей болью голову, дотронулся до огромного болезненного уха и вспомнил продолжение вчерашнего дня. И откуда на мою бедную голову свалилась эта бывшая одноклассница? Нет, не одноклассница, а как? Одношкольница?... Совсем башка не варит... В общем – Ирка Бубнякова. Ну да, мы случайно сели рядом на задние места в автобусе. Сели и коньячка еще выпили, мудаки, ведь и так уже хватало обоим, выпили, и Ирина показалась мне самой красивой женщиной на свете, хотя на самом деле она считалась самой страшной девочкой школы. Меня, кстати, считали самым страшным мальчиком, и называли Квазимодо, но мне это даже нравилось, потому что Квазимодо был красив внутренне, а в жизни это главное, наверное. Когда живешь рядом с человеком больше двух месяцев, внешность теряет значение.
О, господи, как же мне хреново: и в голове, и в животе. Голову словно стянул железный обруч, а в желудке как будто бьет крыльями и скребет когтями безумная птица. Хорошо еще, что сегодня суббота и не надо идти на работу, впрочем, в будний день я бы вызвал врача, потому что в таком состоянии мне до работы было бы просто не дойти. Я взглянул на часы и, увидев, что еще только семь утра, понял, что звонить в свою квартиру рановато: Александра и мальчики проспят до девяти, младшая Александра и девочки дотянут до одиннадцати – значит, оставалась только мама (тем более что она просила меня зайти). А мама всегда встает в шесть утра, бежит свои три километра, потом принимает контрастный душ и варит кофе. Сейчас семь, значит, мама должна варить кофе. При мысли о кофе меня затошнило. Я встал с коврика, взглянул на свои мятые и грязные брюки, на рваную и еще более грязную куртку, в кармане которой болталась коробка с фильтром «Аква», зажмурил глаза, потому что в голове в это время как будто что-то взорвалось, и начал спускаться вниз.