Ох уж эти штуковины!

Сборник

Подошедший Гвис нахмурился и велел послушать птицу:

– Вам всего один бой остался, сэр Алавер. Даже если вы не выйдете на арену и сопернику засчитают техническую победу, всё равно Норфлейм будет на втором месте! Это честь! Отец гордился бы вами!

Вокруг загомонили зеваки, слуги, чужие рыцари.

– Что решил северный гость? – разнёсся над ареной голос глашатая.

Сэр Алавер не желал отступать. Этот бой – дело чести. Он снял с плеча попугая и сунул Гвису.

Огляделся. Вот Император – зря он тогда изгнал северян с Игр: северяне идут до конца – и двадцать лет назад отец

и его товарищи наверняка сделали всё, что в их силах. Вот Его Величество – смотрит на своего лучшего рыцаря испытующе. Вот знамя Норфлейма – гордость, честь и отвага! Сэр Алавер не отступит.

Внутренний голос коварно шептал: а что, если ты не просто проиграешь, а покалечишься? Как отец? И никогда больше не сможешь держать меч и сражаться? Сопьёшься, даже не оставив наследника? Не надо…

Сэр Алавер поднялся и вскинул меч правой рукой.

– Ого, да этот северянин железный, дамы и господа! Бой через десять минут!

Толпа завопила, заулюлюкала. Рыцарь Норфлейма не мог понять, радуются они или негодуют, но это и неважно. Он будет сражаться. И если судьбе будет угодно, чтобы этот бой стал для него последним, – так тому и быть. Он примет и такой исход. Сэр Алавер и тогда будет сражаться: с собой, с чужой жалостью, с сожалениями и отчаянием. И он знает, что сможет победить.

Столичный сэр Карвин, невысокий, но крепкий, выглядел неплохо. Уверенно держал меч. Внимательно следил за каждым движением противника. А то, что берёг правую ногу, так ведь и ему предыдущие три боя не просто так достались.

Сэр Алавер улыбнулся и атаковал. Противник увернулся, не желая принимать вражеский меч на свой. Скользнул вправо, попытался провести удар “петля мертвеца”, но не сумел: когда надо было дожать “петлю”, отступил – не решился перенести вес на правую ногу.

Взмах, поворот – северянин использовал классическую “лестницу”. Сэр Карвин ушёл в оборону. Осторожничает. Устал ведь не меньше. Или дело не в этом?

Гомон толпы вокруг стал отдаляться. Не потому, что люди перестали кричать и улюлюкать, а потому, что их крики перестали что-то значить. Есть только он и сэр Карвин. Два рыцаря. Два меча. Две воли.

Заставим-ка сэра Карвина покружиться. Сэр Алавер подался влево и начал обходить противника, заставляя нагружать правую ногу. Сэр Карвин остановился и попытался сократить дистанцию. Северянин отшагнул: рискнёшь опереться на правую ногу для длинного выпада? Не рискнул.

Сэр Алавер уставился в лицо противника сквозь решётку забрала. Столичный рыцарь недоволен. Он устал. Он не знает, чего ожидать от северянина, – ему страшно.

Что ж, стоит рискнуть. Сэр Алавер снова атаковал. Противник бережёт правую ногу да и вообще старается защищать правую сторону. Значит, надо перебросить меч в левую руку. И плевать на растяжение. Один удар, на который сэр Алавер готов поставить всё. Стать победителем. Защитить честь Норфлейма.

…и, может быть, победа поможет сгладить горечь поражения отца?

Вдох. Сосчитать до пять. Выдох. Сосчитать до пяти. Вдох…

Теперь и победа не важна, и даже прошлое, бросающее на настоящее густую тень. Только два человека. Два меча. Две воли.

Сэр Алавер провёл замах правой. Сэр Карвин уклонился от рассекающего воздух

меча, и рыцарь Норфлейма перебросил меч в левую руку. Короткий быстрый удар сверху вниз. Не самый стремительный и не самый мощный, но неожиданный. Сэр Карвин, видя ранение противника, полагал, что ушёл в безопасную зону. Он до последнего не верил, что северянин будет всерьёз сражаться раненой рукой, а когда понял, спасаться было поздно.

Сэр Алавер поднял правую руку с мечом над головой: левая висела мёртвым грузом.

– Норфлейм!

Гул трибун обрушился на сэра Алавера. А вместе с ним – невыносимо яркий солнечный свет, резкие запахи и головокружение. Надо вернуться за советом к попугаю. Рыцарь сделал два шага в сторону своего места и упал бы, не подхвати его подбежавшие слуги, медики и сэр Гвис впридачу.

Все шумели, кричали, гомонили. На плечо уселся попугай, и сэр Алавер едва сумел разобрать в этом гвалте:

– Скорректировать режим в рамках процесса реабилитации?

В другое ухо тем же голосом ворчал Гвис:

– На реабилитацию месяцы уйдут! Потом-то будешь снова публику тешить, но стоило ли вот так надрываться?

Стоило. Определённо, оно того стоило.

Йана Бориз

Трустор

– Зая, ты считаешь меня дураком?

– Нет.

– Не ври, пожалуйста.

– Я не вру, просто задумка у тебя… ну… дурацкая, – Инга обиженно хрюкнула в трубку, наверное, высморкалась, – что, записываешь меня? Тестируешь на жене? – она хрипло рассмеялась.

– Да… то есть нет… ну, да, – Толик отличался патологическим правдолюбием, не мог слукавить даже в безобидном, – надо же мне на ком-то проверять.

– Ладно, – жена помолчала, – но ты предупреждай хоть.

– Целую, котя моя.

– Целую, – она нажала отбой.

Да, Толик придумал нечто дурацкое: мобильное приложение «Трустор» будто магазин, где продается правда. Звонишь кому-нибудь, незаметно нажимаешь иконку, и программа начинает скрининг: если абонент говорит правду, гаджет мирно светится, а если врет, то по ободку экрана бежит тревожная розовая полоска, создавая пульсирующую рамку. Красиво и опасно.

Сначала его высмеивали с этой задумкой, шеф Андрей Петрович скептически кривил бровь, но не выгонял, давал мощности и даже пару раз разродился советами. Все изменилось после визита гладко причесанного блондинчика с военной выправкой. Если верить легенде, его звали Павлом, но люди с такими простецкими именами не ходят в сверкающих, как будто отлитых из кевлара костюмах. Чтобы носить это совершенство, надо называться Джеймсом, а фамилию носить Бонд.

Павел, или Джеймс Бонд, долго допрашивал Анатолия о принципах новой игрушки, потом незаметно переключился на тонкости быта, личной жизни и политические взгляды. Толик и сам не заметил, как выложил на духу всю биографию, включая стыдные моменты детского энуреза. Павел довольно покивал длинным, идеально ровным носом и заперся с Андреем Петровичем. Проводив гостя, шеф долго тер грудь под клетчатой рубашкой, щедро добавлял в служебный кофе личный пятизвездочный коньяк и задумчиво смотрел на толикову макушку.