Охота к перемене мест

Воробьев Евгений Захарович

Поезд тронулся, мелькнули в толпе провожающих виноватые глаза отца, равнодушное лицо мачехи, огорченная Мариша...

Главная почта Приангарска помещалась в бараке. У окошка, где получали письма «до востребования», всегда толкучка, обязательная для молодого города.

Чуть ли не половина всей корреспонденции поступала сюда, потому что путаница с номерами домов была несусветная и не все письма находили адресатов.

Шестаков выстоял очередь, чтобы услышать от девицы в окошке стандартный ответ: «Вам еще пишут».

8

Поздно вечером мать

сидела у печки и помешивала догорающие угли. Отсветы огня шарили по скромно обставленной комнате, Андрейка спал в затемненном углу. Мариша лежала на раскладушке с закрытыми глазами.

— Андрейка отца не узнал, — сказала мать с горечью. — Встретил как чужого.

— А что удивительного? — Мариша открыла глаза. — Я вот узнала отца, а он для меня почти чужой. Хоть и заплакал, когда произнес «доченька»... Не спросил, отчего я охрипла. Забыл, в каком классе Андрейка.

— Прежде было удобно врать маленьким: «Твой отец погиб на фронте. Смертью храбрых...» А сейчас нам, брошенным женам, уже поздно ссылаться на воину... — Мать вздохнула и после долгого молчания спросила: — Не пойму, зачем отец приходил?

— Совесть опохмелилась и проснулась.

— Да, клялся, что бросил пить. Но после стольких лет... «Заходи, Митя, когда соскучишься по детям», — предложила я, он ответил: «А я всегда скучаю».

— Может, по тебе, мама?

— Конечно, жить нам будет легче... И тебе не придется мерзнуть на улице. Зимние дни короткие, но зима длинная. Как посмотрю на твои руки... А все искусственный лед.

Мариша спрятала руки под одеяло, откашлялась и притворилась спящей.

Сегодня она мерзла у заводской проходной и мечтала о той минуте, когда доберется домой, в теплынь. Мать пришла из больницы утром с дежурства; достается ей: на все отделение ночью две медсестры, а больные тяжелые. Мать теперь топит, не жалеет, дров в избытке. В Теплом Стане сносят деревянные дома, и Андрейка привозит на санках чурбаки, короткие бревна, доски.

Мариша была уверена: как только придет домой, поест каши, выпьет сладкого-сладкого чаю, согреется, ляжет — заснет как убитая. Раскладушка представлялась ей широкой кроватью с пуховой периной.

А сон не приходит, и она догадывается почему: возбуждена сегодняшним своим согласием перейти на новую работу. Отныне она будет дома только наездами. Выспится, а утром скажет матери о своем решении.

Не задумываясь уехала бы в Приангарск, если бы Саша ее позвал...

Перед тем как Саше уйти в армию (он почти на год старше Мариши), они решили, что поженятся после его демобилизации. Но где им жить? У Шестаковых двухкомнатная квартира и несносный характер мачехи, которая обязательно долю своей злой и властной раздражительности перенесет на Маришу. У Мариши, матери и Андрейки одна комната в коммунальной квартире без удобств. Мариша знала: мать все время ждет, что отец одумается и вернется, хотя Мариша не очень-то этому верила. Не дай бог, мать решила бы, что молодые эгоистично отняли у нее последнюю надежду на личную жизнь.

Письма из армии приходили от Саши нечасто, были короче и суше, чем Мариша ожидала.

Вскоре после возвращения из армии Саша признался, что хочет уехать из Москвы, все

равно куда, лишь бы подальше от мачехи. Напишет, как только устроится.

Она ждала первого письма месяца два, а дочитала его разочарованная. Письму не хватало тепла, интимности, нетерпения соскучившегося жениха, не было тех слов, которых она от него долго ждала. Он писал о своих товарищах, о новой интересной работе, о том, что теперь смотрит на землю с птичьего полета. Писал что-то невнятное о хорошем женском общежитии, которое скоро заселят, но ни слова о том, чтоб приехала к нему. Она же была готова жить и в палатке. А последнюю открытку написал второпях-впопыхах.

Похоже, узелок, завязанный им на память, развязался...

«Требуются, требуются, требуются...»

У скольких досок с объявлениями она стояла три года назад, сколько записала в свою книжечку адресов, телефонов предприятий и учреждений!

— Без специальности? Не требуется.

Иногда с шумом, иногда тихо захлопывались окошки. Иногда сотруднику отдела кадров даже некогда или неинтересно было взглянуть на нее. А иногда из окошка глядели участливо, и тогда Мариша благодарила за отказ, огорченная больше, чем невежливостью.

Можно податься в ученицы. Но мала стипендия. Она потому и от института отказалась, чтобы помогать матери. Засиделась у нее на шее.

— Нет восемнадцати лет? А если ты, кнопка, денежки потеряешь при доставке? С кого мне спрашивать? Ты же неподсудная...

Она устроилась подсобницей на стройку, в пяти минутах ходьбы от дома. А спустя время прораб повысил ее в должности. Она отмечала точками в ведомости рейсы машин, и называли ее «точковщица», иначе говоря — учетчица.

К изрытой площадке то и дело подъезжают самосвалы, грузовики, цистерны с бетонным раствором. На раскисшей дороге «пробки». Водители истошно гудят. Ругаются матом. Мариша затыкает уши. Беззвучные, искаженные рты ругателей.

Мариша отнимает руки. Грубый окрик. Разухабистый парень с наглыми глазами:

— Ты зачем сюда поставлена? Ворон считать? Понабрали младенцев с аттестатами половой зрелости, Оформляй путевку, — он протянул наряд.

— Откуда взялись шестой и седьмой рейсы? Вы доставили пять машин с раствором.

— Семь ездок, тебе говорят.

— Это не моя подпись. Здесь приписка.

— А я целый час на вашей гроб-дороге буксовал. Такая дорога, что без мата не проедешь. Кто мне оплатит простой? Я не бульдозер. И не курица.

— При чем здесь курица?

— Только бульдозер и курица, как при полном коммунизме, гребут от себя. А все другие подгребают к себе.

Подошел прораб, привлеченный перебранкой, отвел Маришу в сторону;

— У вас, Мартынова, какие отметки в школе были по математике?

— Чаще всего четверки, иногда «отлично».

— На стройке попадаются задачи потруднее. Притом — по арифметике. — Прораб взял Маришу под локоть и сказал вполголоса: — Машины на автобазе нарасхват. Если не идти водителям навстречу — откажутся от наших нарядов. Должен был предупредить вас заранее. — Он оглянулся на разбитую, всю в рытвинах дорогу. — Конечно, две ездки за смену — баловство. Но одну ездку, учитывая наши «пробки»...