Охота к перемене мест
Шрифт:
Последние ее слова, а еще больше интонация, с которой она говорила, озадачили Шестакова и насторожили.
— Я где-то прочла, а может, это из какого-то фильма: нежность, не высказанная вовремя, может стать жестокостью... Разве ты из армии не посылал мне письма-половинки? Да и нет не говорите, белого и черного не покупайте. Твои четыре красноармейских письма без марок, — она рассмеялась, — можно было принять, самое большое, за два... Когда мои подружки охотно и так складно пели «вы служите, мы вас подождем»,
Он молчал, твердо сжав губы.
Обеденное время кончилось, столики пустели, и только за одним куражился сильно выпивший военный, которого квалифицированно выпроваживала официантка Скуратова:
— ...а то на первой же станции вызову комендантский патруль, и тебя, голубчика, снимут с поезда. Пойдешь по шпалам с установленной скоростью — пять километров в час.
Пообедав, собрался уходить и тот влиятельный пассажир в синем френче. Перед тем как уйти, он, как старого знакомого, подозвал Шестакова, чтобы вместе обсудить, где тому лучше сойти.
— Дайте-ка расписание, — потребовал он у ресторатора. — Ну вот... Зачем вам сходить на ближайшей остановке? Как вы выберетесь из этого медвежьего угла? Вам, молодой человек, — синий френч повысил голос и повернулся к ресторатору, чтобы тот слышал совет, произнесенный тоном приказа, — следует проехать еще два перегона. До Иркутска.
Зато оттуда Шестаков вернется к себе с комфортом. Самолет ЯК-40 до Братска, а там пересадка в Приангарск. Если в Иркутске повезет с авиарасписанием, можно оказаться дома часа через три-четыре.
Шестакову, после изнурительного маршрута, который он проделал пять дней назад, трудно было поверить в эдакое сказочное чудо...
— В марте заезжала в твой институт, — на ходу бросила Мариша, пронося грязную посуду. — Или передумал? Забыл бином Ньютона? Раззнакомился с Чацким? Забыл, какой месяц термидор? Растерял конспекты?
— Уже послал документы, — сказал он без всякого воодушевления.
— Ожидается большой наплыв, — Мариша на минуту подсела. — Там в вестибюле, при входе, устроена витрина «Забытые вещи». Висят платки, сумочки, лежат книги. А больше всего перчаток. Все разрозненные, разноцветные. И такой у них жалкий, потерянный вид. Показалось, я похожа на такую вот, потерянную перчатку. Да еще с левой руки...
— Я тоже иногда чувствовал себя потерянным... А теперь, ты считаешь, правая перчатка нашлась?
— Ей найтись бы зимой, когда у меня душа и руки мерзли, — она вздохнула. — Сейчас-то перчатки не совсем к сезону.
Улыбка сошла с его лица. Слова Мариши, ее короткий вздох встревожили.
Мариша вскочила, привлеченная зовом нетерпеливого ресторатора и, как Шестакову показалось, довольная тем, что разговор оборвался.
— Когда у тебя первый экзамен? — она подсела вновь,
Он встрепенулся:
— Ровно через два месяца. Хотя не представляю себе,
— Я тебе уже писала, что хотела стать железнодорожницей.
— Ну что же, железнодорожница... Если станешь колесить мимо нашей стройки — одобряю.
— Ты сам — птица перелетная! Улетишь на другую стройку. А там, может, и железной дороги нет, и вообще ничего нет, кроме вечной мерзлоты... Ты не ответил на мой вопрос: как нашел меня?
— Ты не указала в открытке — на восток или на запад проедешь в начале месяца. Пришлось ловить поезда в обоих направлениях.
— Я же думать не думала, что ты явишься на Хвойную! Намаялся по дороге из своего «почтового ящика»?
— Ты хотела сказать — из Приангарска? — он рассмеялся.
— ?
— Не успел написать, что нас перебросили туда. Срочный монтаж.
— Издалека пришлось добираться?
— Тысчонка километров, не так далеко, — сказал Шестаков, подражая Погодаеву.
— Я и не знала, что ты способен на такой подвиг!!!
Мариша вскочила и чмокнула его в щеку.
В этом блицпоцелуе выразилась ее благодарность, но нежности он не почувствовал.
«Плата за подвиг?» — он улыбнулся про себя..
— Я еще помню, Мариша, выпускные экзамены в школе. Может, и в самом деле сдам, — сказал он без всякого энтузиазма.
«А нужно ли было выпрашивать у Пасечника отпуск на две недели? — подумал он с неожиданной растерянностью. — Отправиться в путь, который Мариша назвала подвигом? Нежность, если она проявилась с опозданием, может, по словам Мариши, стать жестокой. Вот так же и подвиг, если он несвоевременный, может стать бессмысленным...»
Его овевал холодок, исходивший от Мариши, а он все мчался безбилетником сквозь непроглядный сибирский вечер в стремительных окнах, сквозь последний год, прожитый на стройках...
Согласный перестук колес, ресторанный гомон, звон посуды: звякает ложечка в стакане, позванивают бутылки на буфетной полке.
За окном пролетел еще один перегон, кажется третий по счету.
Вагон-ресторан опустел, посуду после обеда убрали, скатерти перевернули другой стороной, выбросили окурки из пепельниц, нарезали хлеб и пополнили хлебницы.
Скоро кончится перерыв, и пассажиров начнут кормить ужином.
Начало смеркаться, зажгли на столиках лампочки, наступило время, когда в стекле причудливо смешиваются отраженное нутро вагона и мимолетные пейзажи.
Ресторатор время от времени косился заплывшими глазами на безбилетного Шестакова, но обошлось без новых угроз, — видимо, не хотел ссориться с Мартыновой.
В Иркутске Шестаков сошел с поезда. Из-за того, что у него не было багажа, даже кепки на голове, он выглядел пассажиром, который вышел лишь слегка размяться, прогуляться по перрону.