Охота на демиурга
Шрифт:
Почему-то принцу было больно. Больно видеть обиду и разочарование в глазах этой девушки, которую он встретил - смешно подумать - всего пару часов назад.
А ведь Эдигор знал, что так и будет. Знал, но всё равно чего-то ждал. Возможно, что она поймёт... Но нет. Не поняла.
"Люк будет смеяться", - вздохнул принц, заходя в свою комнату. И усмехнулся, вспомнив своего друга. Только Люк был способен смеяться, сохраняя при этом в глазах такое горькое сожаление, что Эдигору от него выть хотелось.
За ужином принц старался не смотреть на Эллейн и её отца, уделяя
– Завтра, - вдруг сказал император, словно услышав мысленный вопль сына.
– Мы уедем завтра, лорд Дросмейн.
Облегчённо вздохнув, Эдигор встал из-за стола и, извинившись, вышел на балкон. Он знал, что не пройдёт и пары минут, как сюда прошмыгнёт какая-нибудь девица, но сейчас ему было всё равно - хотя бы пара минут в одиночестве дорогого стоят.
Однако прошло меньше минуты. А потом Эдигор услышал позади себя чьё-то взволнованное дыхание и тихие слова:
– Ты... вы... ты... вы обманули меня!
Голос Эллейн дрожал. Принц улыбнулся и обернулся к своей собеседнице лицом. Девушка была бледна и явно старалась сохранить независимо-обиженный вид, но получалось не очень - слишком тряслись губы.
– В чём, леди?
– спокойно спросил Эдигор.
– Вы не сказали своё настоящее имя!
– Почему же? Меня действительно зовут Эд.
– Вы... Я думала, вы телохранитель!
Принц устало прикрыл глаза.
– Чего ты хочешь от меня, Элли? Да, я поступил дурно, но не жалею об этом. У меня так мало возможностей бывает поговорить с кем-то нормально, безо всяких этих "ваше высочество", "мой принц" и прочих сладостей, от которых болят зубы. Ты хочешь, чтобы я извинился? Хорошо - извиняюсь. Извиняюсь, но не жалею. Ни о чём. Все эти дни в поместье лорда Дросмейна - один нескончаемый кошмар, а ты была глотком свежего воздуха.
Эллейн слушала Эдигора, нервно теребя кружевной носовой платок. И если до этого разговора девушка действительно сердилась, то теперь...
У него были такие измученные, обречённые глаза.
Есть только два слова - "надо" и "должен"... Да, теперь она понимала.
– Эд, - это имя сорвалось с губ легко, легче, чем "ваше высочество", - я не сержусь. Я...
А что - она? Что? Эллейн не знала, что сказать.
И удивительно - принц понял это. Он улыбнулся, сделал шаг вперёд и, взяв руку девушки, поцеловал её.
– Приходи, когда поймёшь, чего ты хочешь, Элли, - прошептал Эдигор, вглядываясь в взволнованное лицо Эллейн.
...И теперь, трясясь в разгорячённой полуденным весенним солнцем карете, принц вспоминал то мгновение, когда он пытался понять мысли Элли по её глазам. Она тогда ничего не сказала - только кивнула. Вернётся ли она? Поймёт ли?.. И если поймёт, то что?..
Но вдоволь порассуждать на эту тему Эдигору не дали. Раздался свист, потом резкий хлопок, и императорскую карету охватило горячее
Это был второй раз, когда принц лицом к лицу столкнулся с госпожой по имени Смерть.
Глава восьмая,
в которой мы попадаем в плен
В такой день трудно жить, но легко умирать.
"Тот самый Мюнхгаузен"
Вы, наверное, тоже хорошо знаете это чувство - когда оглядываешься назад, понимаешь, что прошло уже - бог мой!
– почти десять лет, а кажется, что всего пару мгновений. Да и разве эти годы имели значение? Разве они были важны?
Разве они вообще... были?
Полноте!
Не было их.
Ничего не было.
В ту самую минуту, когда в одной из московских больниц остановилось сердце моего брата, я тоже умерла. Может быть, у меня по-прежнему есть тело, и я порой даже чувствую физическую боль. Может быть, я могу улыбаться, смеяться и видеть сны. Но разве это - жизнь?
Что это вообще такое - жизнь? И разве я могу сказать про себя, что я живая?
О потерях, подобных моей, написано столько книг, снято много фильмов, это обсуждается различными врачами-психиатрами и просто любителями в телепередачах. Со мной беседовали, меня убеждали, уговаривали... лечили.
Скажите мне, разве можно вылечить... от любви?
Разве можно вылечить мать, потерявшую собственного ребёнка?
Разве можно вылечить человека, лишившегося родителей?
Разве можно вылечить сестру, у которой отняли брата?
Это ведь не насморк, не диарея и даже не рак. Любовь. Как писал Ремарк, чудо и чудовищная насмешка.
В моём случае, пожалуй, только чудо.
И всё же... Что же было дальше? Смешно, но я действительно почти ничего не помню. Мне говорили, так и должно быть - мол, сознание защищается от неприятных воспоминаний, как-то так. Неприятных... Но почему тогда я отчётливо помню те минуты, когда брат дрался со своим убийцей, и совсем не помню несколько месяцев, прошедших после его смерти, когда я лежала в больнице?
Вы спросите, что же со мной было. И мне останется лишь ответить - всё. Постоянная температура, головная боль, желудочные и кишечные боли, а ещё - абсолютное равнодушие и нежелание двигаться, отказ от пищи. Пожалуй, я не буду рассказывать об этом. Тем более что и сама помню немногое. Результат - моё абсолютное бесплодие.
Примерно через год после смерти Олега я вдруг осознала, что осталась у родителей одна. И с тех пор я всё время пыталась жить за двоих. Быть лучшей, как брат. Поступила в тот самый институт, куда хотел пойти учиться он, стала читать его любимые книги... Перестала писать собственные. Почему? Для того чтобы писать о ком-то ещё, нужно хотя бы жить самой, а я в действительности не жила - существовала.