Охота на Эльфа [= Скрытая угроза]

Скаландис Ант

— Конечно, не скажу. Зачем тебе? Чтобы окончательно жить расхотелось?

— О, как! Ну, считайте, что ответили, — покивал я задумчиво. — Неужели и это было нужно на благо России?..

— Дурак ты, Крошка, — только и сказал Кулаков.

Потом достал свой сюрреалистический «Беломор» в блестящей пачке и неторопливо закурил.

— Ладно, — сказал я, миролюбиво меняя тему. — А с экономикой-то у нас что? Разве какой-нибудь серьезный обвал случился после смерти Дмитрия Линевича?

— Да нет, конечно, — сказал Кулаков. — Во-первых, Ахман, узнав, кого взорвали, категорически отказался брать ответственность на себя. Матвеев, разумеется, тоже промолчал. Впрочем, его это не спасло — по берлинским делам Матвеев все равно угодил под суд, и вряд ли теперь избежит тюрьмы.

Во-вторых, Бенжамен Харрис, узнав, что деньги из Германии в Россию поступать не будут, увеличил сумму «черного кредита» ровно вдвое. Поэтому доллар устоял. Даже когда Степашина сняли, а Путина назначили.

— Ну, а теракт-то на кого повесили в итоге? — мне было действительно интересно.

— Ни на кого, — сказал Кулаков. — Официальная версия — взрыв газа.

— Мощностью в триста килограммов тротила?

— А какая разница? Знаешь сколько всякого народа понаехало в этот Гамбург после вашего отлета? И представители «Моссада», и Павленко со своей службой безопасности, и англичане, и голландцы, и разумеется, российская внешняя разведка. Потом Мышкин лично прилетел, и даже наш любезный друг Малин из службы ИКС пожаловал. У него, оказывается, за полтора года до наших событий похожая петрушка приключилась — собственный дом в Берлине на воздух взлетел. Без единой жертвы. Тоже «взрыв газа», примерно такой же мощности. И дом, конечно, восстановили быстро. Но так уж вышло, что я случайно знаю, из-за чего этот взрыв случился и кто его готовил. Малин тогда тоже знал, но ни полицию, ни германские спецслужбы туда и близко не пустили. И точно так же теперь. Я-то видел, что Малину очень хотелось наше дело, связанное с Эльфом, побыстрее замять. И что характерно, не ему одному — абсолютно всем, кто туда приехал. А ты говоришь, триста килограммов…

— Ну а дальше что?

— Ничего. Павленко теперь баллотируется в Думу по списку «Яблока». Если не ошибаюсь, Мышкин благополучно примкнул к лужковскому «Отечеству». А Демидов — как всегда среди лидеров «Нашего Дома России», рвался чуть ли не в первую тройку, но потом решил быть скромнее. Ахман, как правильный вор в законе в выборах не участвует, но товарищи по партии его за это сильно ругают. Фарид пропал куда-то бесследно. Говорят, видели его в Австралии. Но это больше похоже на слухи… А кстати, Крошка, как у тебя дела с Австралией?

— Все-то вам расскажи, дядя Воша! — улыбнулся я. — Для начала, и не с Австралией вовсе, а с Новой Зеландией, а потом… Какие там дела? Ну, перевел нам Эльф деньги. Открыл каждому счет в Веллингтоне. А что толку-то? Мы в ближайшее время вряд ли в этакую даль поедем.

— Чудак ты человек! — сказал Кулаков. — Или прикидываешься. В наше время, чтобы деньги со счета снять, никуда ездить не надо. Интернет-то на что?

Я-то, конечно, знал об этом, только не думал, что и дядя Воша знает. Вот и промолчал на всякий случай. Теперь пришлось говорить правду.

— Знаете, в чем дело, Владимир Геннадиевич, — я вдруг назвал его по имени отчеству, как бывало в особо серьезные и ответственные моменты. — Мне не очень хочется снимать эти деньги со счета. Пусть лежат до поры. Если прижмет, воспользуюсь. А так… Слишком много загадок вокруг этого Эльфа. Я даже не уверен, что он погиб. Представляете, что он нам с Циркачом рассказал в последние часы перед смертью? Что он Посвященный. С большой буквы. Что он умирал уже восемнадцать раз. Что он избранный среди Посвященных и возвращается на землю всегда для того, чтобы восстанавливать здесь утраченное равновесие сил и спасать нашу планету от угрозы светопреставления.

Я все ждал, когда же дядя Воша перебьет меня. А он слушал очень внимательно, и кивал, словно мысленно загибал пальцы. Я выдохся и замолчал. И тогда Кулаков вдруг поведал.

— В КГБ… Да, именно в КГБ, потому что до девяносто первого года существовал специальный отдел, занимавшийся этими самыми Посвященными. По-моему, я тебе рассказывал однажды, из какой структуры выросло ЧГУ, да? Наши предшественники всерьез изучали деятельность колдунов, магов, прорицателей и других шарлатанов. А самый секретный отдел в этой лавочке разрабатывал именно Посвященных.

Потом, в девяносто первом, его постигла страшная участь: людей уничтожали вместе с документами… Тебе не стоит в это лезть, Крошка. А по поводу Эльфа, я, честно говоря, догадывался, что он Посвященный. И был ещё один человек, который считал так же — Игнат Никулин, но мы оба не решались доложить Форманову о своих подозрениях. Вот так, примерно… А ты думал, генералы все циники и скептики. Нет, брат. Прошли те времена. Умнеем с годами. Мудреем.

Я слушал его совершенно как пришибленный. Потом спросил:

— А кто такой Игнат Никулин.

— Это наш лучший суперагент. Он ещё при Брежневе служил в ГРУ. А потом… Впрочем, это долгая песня. Как-нибудь в другой раз. Я тут на днях прочел все-таки пресловутый «апрельский отчет» Никулина. Ну, прямо, доложу тебе, «апрельские тезисы» Ильича. По значимости. И гриф секретности на нем самый верхний. Но тебе я расскажу вкратце. Потому что такой секрет разболтать невозможно. Если только в сумасшедшем доме. Там поверят. А больше — нигде. Так вот, суть отчета в следующем: Никулин, завладев секретными кодами наших врагов из Америки, попал вместе с ними в так называемую точку сингулярности. То есть в особую точку, где людям открываются вечные истины. А теперь представь себе, какую истину они все вместе открыли. Очень простую: что 31 декабря 2000 года наступит конец света.

— И все? — спросил я.

— И все.

— Что же нам теперь делать?

Кулаков пожал плечами.

— А холера его знает. Даже Форманов в полном ступоре.

— Ну, уж если Форманов в ступоре — это беда!

Мне вдруг захотелось свести все к шутке. В таком количестве чудеса уже не воспринимались.

— Форманов — это голова, ему палец в рот не клади, как сказал бы Циркач, цитируя Ильфа и Петрова. А я вот думаю, что наш дорогой генерал на самом деле Фурманов. Вы, дядя Воша, в действительности Василь Иваныч, у вас вон и усы, как у Чапаева. Петька — это, конечно, я, а вот где у нас Анка?

— Это ты, брат, спроси у Циркача, — предложил дядя Воша.

И мы оба весело захохотали на всю округу.

Эпилог

(Из романа Михаила Разгонова «Точка сингулярности»)

Дождик зарядил не на шутку. Я с грустью посмотрел в окно и заказал ещё чашку кофе. Все серьезные разговоры давно исчерпали себя. Всезнайка Хоффман уже поведал мне главное: в последнее время ситуация на книжном рынке сделалась более благоприятной для иностранцев, мало того, у германского читателя проснулся неожиданный интерес к русской прозе, так что издание моих рассказов, ещё год назад на всякий случай переведенных на немецкий, представлялось теперь вполне реальным. Тиражом тысяч пять, а то и больше, уверял Хоффман, и я был склонен верить ему. А там, лиха беда начало, и романы начнем переводить. Он дал мне телефон хорошего литагента, которому звонить следовало завтра, так что на сегодня тему закрыли. Пора уже было двигать из «Винтергартена», но я оставил машину в добром квартале от Дома Литературы, мокнуть зря не хотелось, вот и заказал ещё чашечку.

Хоффман ушел за пивом и не вернулся, прилипнув к другой компании, где, как обычно, хихикала Паулина, строя глазки, облизывая губки и заводя всех без разбору. Но я был не склонен сегодня клеиться к ней. Напало вдруг какое-то философическое умиротворение, душу грели навеянные серьезными разговорами мысли о доме, причем не только берлинском…

Ко мне, не слишком спрашивая разрешения, подсел Фрицик по кличке Энгельс с рюмочкой бренди и тут же, без объявления войны, принялся читать свои новые стихи. Чуял, мерзавец, мое благостное настроение. Принесли кофе. Я закурил и стал слушать его ритмичный вой, переходящий в утробное ворчание. Мерзкие, натуралистичные образы наползали один на другой, как весенняя грязь на капот летящего по трассе автомобиля — слой за слоем… Странноватый для Германии образ, не правда ли? Дороги тут чистые круглый год, а наших российских трасс Энгельс отродясь не видел, я же вот почему-то вспомнил. Наверно, опять остро и неудержимо захотелось домой, в Москву.