Охота на ламию

Иванова Инесса

Сейчас я бы хотела от него немного больше нежности и меньше суровости в лице. И вообще, я уже устала от всей этой истории. Да, в ней оставалась недосказанность, как и в обычной жизни. Это только в книгах следователь собирает всех в круг и начинает отматывать время, рассказывая о том, как всё начиналось.

И делает это так, что самому непосвящённому зрителю кажется, будто не осталось ничего тайного. А оно всегда остаётся, путается между строк, расползается по страницам, уходит в тень пыльных углов, в которых монолитами стоят шкафы с забытыми историями.

— Отдыхай, я зайду вечером, — тем временем

произнёс Рандал и, несмотря на мои молчаливые протесты, препоручил меня служительницам гранды Тулии.

Я проводила его взглядом и спросила у женщины, где сейчас Фарфелия. Ведь она должна быть здесь.

Та замялась, поправила белоснежный чепец красными натруженными руками, от которых пахло горькими микстурами, и глядя в пол так старательно, что её круглое рябое лицо покрылось потом, сказала:

— Так её только вчера перевели в Приют Скорби. Тот, что в столице. Гранда ректор так приказала. Там ей будет неплохо, вила, уж поверьте.

И прислужница целительницы вскинула на меня внимательные тёмные глаза, будто хотела добавить: «Вы же понимаете, что другого исхода для неё и быть не могло».

Я понимала, но присела в кровати и потребовала одежду, да так громко, что никто из прислужниц не посмел возразить. На звук явилась сама гранда Тулия. Она присела на постель и вложила в мои руки горячее питьё в деревянной кружке.

— Ей стало хуже, Регина. Это было неизбежно, поймите, — она говорила спокойно, размеренно, так успокаивают детей, убеждая, что надо потерпеть сиюминутную боль, которая скоро утихнет, и тогда станет легче. Мне не стало, но я понимала, что так всё и закончится.

— Дайте мне одежду, я хочу поговорить кое с кем, — мягко попросила я, имея в виду ректора, Мортигера Сеймура, если он ещё на месте, или Дазромака.

А потом, когда разрешат, я попрошу Рандала, чтобы он отвёз меня к Фарф. Попрощаться. Если всё, о чём сейчас говорили, правда, то физическая оболочка Фарфелии, вечно довольной и подтрунивающей надо всеми ламии, скоро истает. И сон, что мне привиделся, говорил именно об этом.

На сердце нахлынула светлая печаль. Такое чувство я всегда испытывала, когда думала о доме, что оставила навсегда. О сёстрах и братьях, которых больше никогда не увижу, но которые, я знаю, будут обо мне помнить.

Как и я о них. И о Фарфелии.

***

Дракон

— Вы видите, как всё славно закончилось! — улыбался Дазромак, когда вернулся в свои комнаты. Все дознаватели и министерские уехали, полностью подтвердив и завизировав выводы нашего Волкодлака.

И теперь этот напыщенный и сияющий, словно золотой сеут, коротышка позвал меня для беседы. Я видел, насколько его переполняет гордость и самолюбование, но не хотел портить сей триумф.

— Слышал, вы имели продолжительный разговор с грандой Келисией, — произнёс он, приказав своему слуге подать липового чая. — Эта дама, должно быть, рада, что усидела в кресле? И что больше никто из тех, кто помнит об инциденте, долго в Кломмхольме не задержится. В том числе и вы, гранд Гумонд, Академия Вильгемины ждёт вас с распростёртыми объятиями.

— Верно, — кивнул я. — Хотел поблагодарить и вас за ходатайство о досрочной выдаче аттестата Регине

Лесниковой. Ей ни к чему больше здесь оставаться.

— Вы правы, — Дазромак театрально развёл руками. — С её способностями она сможет далеко пойти. Победить артефакт уровня Пожиратель не всякому под силу. Не говоря уже о Тёмном Оке Древних. Только не смейте прятать её в своём поместье, Гумонд. Министр Безопасности вам этого не простит.

— И не собирался, но сначала она должна прийти в себя. Кстати, давно хотел спросить, когда вы узнали о наших метках?

Я посмотрел на Дазромака поверх чашки дымящегося чая, желая увидеть хотя бы тень смятения на его лице, но тот был невозмутим.

— Горничная, убирающая комнату вилы Лесниковой, крайне разговорчива в постели. Для ректора она весьма неподходящий осведомитель, а для меня — вполне. Это она рассказала о метке на бедре вашей…роковой змеи.

Я оглянулся, почувствовав чей-то взгляд. Это носатый старик, слуга ликана, подкрался к моему креслу, чтобы в случае чего накинуться и услужить господину. И хоть его руки были пусты, я опасался, что в самый ответственный момент он достанет откуда-то увесистую дубину и приложит меня по голове.

По крайней мере, его взгляд говорил именно об этом.

— Спокойно, Вилер, мне ничто не угрожает. Не в присутствии такого героического Дракона, — улыбнулся Дазромак, крайне довольный произведённым на меня эффектом. — Это мой старый слуга, почти дядька. Он за меня горло, кому хочешь, порвёт.

— Я тоже могу свернуть ему шею, если понадобится. И даже не вспотеть при этом, — ответил я в той же шутливой манере.

И произнёс слова как можно громче и пренебрежительнее, хотя понимал, что такую преданность, какая светилась в глазах старика, встретишь нечасто, а значит, нельзя её недооценивать. Тем более что я собирался вести отнюдь не светскую беседу, в которой двое просто перемывают кости знакомым.

— Скажете, что и про меня узнали от горничной?

— Нет, гранд Гумонд. Вы гораздо осторожнее своей малоопытной подруги. Но разговорить её, задавая наводящие вопросы, было не так уж сложно. Я выяснил, хотя и не спросил прямо, что она волнуется за вас, а вы — за неё. Дракон и ламия. Такая нежная привязанность и сплочённость могла означать только одно.

Дазромак пожал плечами и печально вздохнул. Мол, сочувствую.

— Можно, ради любопытства? Как вы собираетесь представить вашу избранницу семье? Или оставите её в тени настоящей жены? Той, которую вам наверняка уже подобрали. Кстати, Сесилия, вероятно, ждёт бывшего возлюбленного с распростёртыми объятиями.

— Не смейте совать свой мерзкий нос в мои дела, Дазромак! А тем более указывать, как мне жить и с кем! — Я встал и отодвинул чашку так резко, что фарфоровое блюдце жалобно зазвенело, а чай расплескался, оставив на столе капли, тут же слившиеся в маленькое озеро.

Я удержался от того, чтобы не плеснуть этот чай в морду Волкодлака. Сейчас выражение его лица сделалось таким мерзко-ехидным, что снова захотелось пустить ему кровь. И никакой слуга мне бы не помешал, но я, как обычно, сдержался. Между нами было прояснено далеко не всё. И это «не всё» должно было пролить свет на тайны, без которых вся эта история с лишением Дара могла повториться. В другом месте и в другое время.