Охота на медведя
Шрифт:
Гринев достал из дипломата объемистый конверт и передал визави. Марк Захарович цепко ухватил пакет пухлой кистью, сжал на секунду, словно пойманную рыбку, и опустил в сумку. В глазах его замельтешило беспокойство.
— Сумма оговоренная? — спросил он и снова покрылся потом.
— Проверьте, Марк Захарович. Деньги любят счет.
Тот прямо в сумке, не глядя, открыл конверт, его пухлые пальцы по-бухгалтерски, с непостижимой быстротой перебрали купюры. Он успел не только посчитать, но и нежно потереть некоторые из них. По лицу Марка Захаровича
— Олег Федорович, не надо ли данных по держателям пакетов акций?
— Ма-а-арк Захарович... Продавать тополиный пух в июне?.. Эта информация болтается сейчас в Интернете в свободном доступе.
— Да? — воздвиг бровки домиком Розен. — А я не знал.
— Да?
Олег укложил папки в кейс, улыбнулся:
— Вы все деньги на барышень-то не изводите...
— А что еще делать с деньгами? Копить? Копить деньги — все равно что их тратить, только без удовольствия. Пока живешь — надо жить, нет?
— Вы умный человек, Марк Захарович. Когда-нибудь станете мудрым.
— Вот тогда и буду копить.
Человек за столом опускает веки, устало массирует их подушечками пальцев.
— Вы в чем-то не уверены? — спрашивает его сидящий напротив.
— Во всем. Ставки очень высоки.
— Разве? Ставка всегда одна. Жизнь.
— Вот именно. А если ваш Гринев все-таки усомнится?
— Мы не оставим ему на это времени.
Глава 5
Борис Михайлович Чернов скучающе смотрел в монитор компьютера. Стол его был чист: только очень дорогая представительская ручка и закрытая папка. В углу кабинета — большие напольные часы.
— А-а-а, господин Гринев пожаловали... — протянул он, сощурившись, как только Олег появился в кабинете. — Кажется, в нашем учреждении ленч уже полчаса как завершился. — Чернов демонстративно вскинул запястье, посмотрел на циферблат очень дорогих часов. — Впрочем, в Лондоне как раз начало рабочего дня. Только клерки там дисциплинированнее. Вот Томас Иваныч там вырос, он подтвердит.
Обращение к застывшему в дверях Тому по имени и отчеству в устах Чернова выглядело утонченным издевательством. Том лишь изобразил уголками рта вежливое подобие улыбки, не дождавшись указаний, неловко боднул головой пространство, что, видимо, означало поклон, и ретировался.
Гринев уселся на стул и только потом посмотрел на патрона. Произнес с расстановкой:
— Я не клерк.
— Наш Медведь сегодня не в духе. А почему, спрашивается? — Чернов вытянул руку, полюбовался стильным бриллиантом на безымянном пальце.
— Я не клерк, — так же монотонно повторил Гринев.
— Пардон — партнер, — чуть кривляясь, произнес Чернов. Открыл коробку, выбрал сигару, чиркнул спичкой, со вкусом раскурил, выпустил струйку дыма, по лицу его разлилась нега отеческого добросердечия.
— Чем мы заняты, Борис?
— Чем? У нас трудовые
Они думают, что ухватили бога за бороду, а за ниточки-то дергаем мы — и зелень сыплется, сыплется... Не ленись, скирдуй. Или тебе не нужны деньги? — Улыбка Чернова сделалась откровенно ернической.
Гринев посмотрел сквозь полураскрытые жалюзи. «Трудовые будни». Похожие, отутюженные молодые люди, погруженные в напускную деловую озабоченность. Такие же деловые дамы. Мерцающие экраны мониторов. Заученные движения. Заученные повороты голов. Заученная улыбка секретарши, встретившейся с ним взглядом.
Искусственное освещение. Искусственная жизнь.
Он перевел взгляд на Бориса Чернова. Тот курил и смотрел на экран монитора. Может быть, это отблески мертвых цифр с экрана сыграли скверную шутку, но лицо Чернова выглядело странным в таком освещении: то ли перерумяненным, то ли перепудренным... Более всего Чернов сейчас напоминал восковую фигуру из музея мадам Тюссо, в которую прихотью декоратора был вставлен невидимый моторчик и невидимый же диктофон, из которого и доносились дежурные фразы.
Впечатление был столь ярким, что Гринев даже тряхнул головой. Нет, ничего не изменилось, напротив: в своем вычурно-дорогом одеянии Чернов действительно походил на манекен. Может, так было всегда, но со всей отчетливостью Гринев заметил это только теперь? Олег сидел потерянный, как ребенок, которого завлекли играть в чужую сказку. «Рекомендую вам подыскать другую профессию», — зазвучал в памяти голос немца-профессора.
— Ты похож на муляж, — неожиданно для себя вслух произнес Олег.
— Что? — Борис прищурился, посмотрел на Гринева, словно сквозь прорезь прицела.
— Ты похож на муляж. Из раскрашенного воска. Довольно скверно обряженный.
— Ты пьян?
— Хуже. Трезв. Абсолютно. Чем мы заняты, Борис? Ведь жизнь так и пройдет здесь, не оставив по себе ничего, кроме сожаления.
Чернов улыбнулся, снова обрел самоуверенно-снисходительный тон:
— Жизнь? Это игра такая. Сильные побеждают слабых, умные подчиняют сильных. Только и всего.
— А победу над всеми одерживают подлые. Те, что умеют предавать раньше.
Чернов устремил взгляд в пустоту, и глаза его словно наполнились ею: стали пустыми, как матовые пуговицы дорогого клубного пиджака.
— Зачем же так мрачно, Медвежонок? Жизнь проста. Это игра, покер. А побеждает тот, кто проигрывает меньше, а выигрывает больше. Только и всего.
Тот, кто напрочь лишен азарта.
— И воображения.
— Воображение — это и есть азарт, ставший привычкой. Человечек выдумывает себе идеал, зачарованным мотыльком летит на огонь, кажущийся ему центром мироздания, и — палит крылья. А огонек тот — всего-то копеечная свечка на бронзовом шандале, от которого прикуривают свои дешевые сигарки снедаемые страстью и тщеславием игроки. — Лицо Чернова ожесточилось и теперь сделалось похожим на личину каменного истукана. — Об этом никогда не стоит забывать.