Охота на медведя
Шрифт:
В комнате сантехников горел свет. Олег толкнул дверь. Поросший рыжей щетиной мастер слива в свитере и джинсовом комбинезоне сидел на диванчике, вытянув ноги на специально поставленный стул. Рядом с ним, на табурете, располагалась основательно початая бутылка портвейна адыгейского разлива: чернила со спиртом и жженым сахаром. Но не это поразило Гринева: он читал Михаила Юрьевича Лермонтова!
Сантехник окинул быстрым, внимательным и ничуть не пьяным взглядом фигуру Гринева, зевнул:
— Чему обязаны?
— Скучно. Сижу тут наверху сторожем, контору
— Все охранники на первом этаже.
— Вчера ихнему боссу привезли какой-то пакет. Он меня нанял. Вот и сижу.
— Если кто-то чужой придет за пакетом и станет качать права, ты его пристрелишь?
— Вряд ли. У меня и пистолета нет.
— Чего тогда сидеть?
— Вот и я так подумал. — Олег извлек из пакета литровую бутылку водки.
Сантехник со странным сожалением посмотрел на томик, вздохнул, закрыл.
Сказал просто:
— Сейчас стаканы соображу. Только вот закуска...
— Я принес. — Олег достал литровую баночку венгерских огурчиков, палку сервелата и хлеб для тостов.
Сантехник расставил стаканчики на табурете, стул расположил напротив, предложил:
— Присаживайся, что ли.
Гринев кивнул, сел, разлил водку.
— За знакомство? Саша.
— Олег. Выпили.
— Хорошая водка, — похвалил Саша.
— Мягкая, — подтвердил Олег.
— Лет пять назад финская в моде была. Тоже мягкая, но — дрянь водка.
Аромат в ней не тот. Потому что вода плохая. Дистиллированная. И спирт не такой. В водке аромат зерновой должен быть. И чуть-чуть дурины.
— Чего?
— Дурины. Ну, то есть очистка должны быть аховая, но чтобы чуток шибала все же. В финской сивушных масел совсем нет, а чуть-чуть надо. От них — аромат.
— Да ты знаток.
— Какой там. Просто люблю.
— Лермонтова тоже любишь?
Саша посмотрел на Гринева испытующе:
— Что, не по мне книга?
— Да нет...
— Обрыдло про войну. Я Лермонтова случайно взял. С теткой сейчас живу, у нее много такого. Ну и взял. Раньше думал, стишки, то, се — муть зеленая. А сейчас... Вот я читаю «Княжну Мэри», и думаю: люди ведь раньше совсем такие же были. И мучились так же, и вообще... Полтораста лет прошло, сколько народу друг дружку поизвело... Только беззаботности в них, техних, было больше.
— Думаешь?
— Ну. Они богатые от рождения были. Об чем им горевать? — Подумал, покачал головой. — А может, и не больше. Только Лермонтов это в книжку не стал вставлять. Он ведь тоже с чеченами воевал. А про войну в книжке и нет ничего.
Маются они нелюбовью, тщеславием, унынием. Как мы.
— Это тебе интересно?
— А то.
Разлили по второй. Выпили.
— Знаешь, в чем странность, Олег?
— В чем?
— Вот люди эти, что жили тогда, — умерли все до одного. Нету их. А я читаю, и меня аж лихорадит — как там все дальше будет... Значит, живые они? Раз мне важно, что с ними станется?
— Может быть.
— Вот. А эти все, — он неопределенно указал наверх, — мертвые. Деньги им мир застят. Купить все могут, а больше ничего их не колышет. Ни любовь,
— Зачем мне?
— А случалось?
— Давно.
— В Чечне или... типа разбирался?
— Типа разбирался. В Афгане.
— А выглядишь молодо.
— Я под самый занавес попал.
— Говорят, под занавес война там легче была.
— Что с чем сравнивать.
— Я с дедком одним работал... Он финскую воевал, курсантом. И всю Отечественную от первого до последнего дня. Так он Отечественную не вспоминал даже. Только финскую. Как выпьет чуток, так в слезы. Видно, лютая была та война. Снежная. Страшная. — Саша зевнул, глаза его заметно помутились. Он посмотрел на Гринева неуверенно, повторил, перед тем как накрепко смежить веки:
— Страшная.
— Самая страшная война, браток, та, на которой ты подыхаешь.
Глава 73
Саша уснул как убитый. Именно на это Гринев и рассчитывал: разливая, незаметно выплеснул в стаканчик собутыльника загодя приготовленную ампулу реланиума. Вреда никакого. Просто двести граммов водки действуют как шестьсот и почти сразу. Зато выспится хорошо.
На войне как на войне. При полностью непонятных перспективах и неизвестных противниках стеречься приходится всего. Охранников внизу, и борзовских, и всех прочих, возможных филеров, маячков... Как в старом анекдоте, когда Моню, приехавшего на землю обетованную с планом самых замысловатых гешефтов, прямо в аэропорту встретил лозунг: «Ты думаешь, ты один такой умный? Тут все такие умные!» А раз все умные... Гринев пошарил по шкафчикам, "обнаружил несколько джинсовых комбинезонов.
Один оказался почти впору, только длинноват. Олег разделся до трусов, облачился в фирменную сантехническую майку и комби. Надел резиновые сапоги. Рассовал деньги и сигареты — карманов на комби хватало.
Отыскал дверцу, открыл, спустился в подвал. Посветил ручкой-фонариком, увидел то, что искал: канализационный люк. Поддел прихваченным гвоздодером, отодвинул тяжелую крышку, спустился на высоту своего роста, не без труда закрыл за собой люк. Держа зубами фонарик, спустился в трубу коллектора.
Внезапно, вдруг, ожили какие-то подсознательные или благопридуманные страхи: боязнь затеряться в этом подземелье, боязнь заразиться неведомой болезнью, страх задохнуться в спертом и влажном воздухе... Олег тряхнул головой: к лешему! Это просто труба, через нее он должен выбраться никем не замеченный.
В другой колодец он вышел минут через тридцать. Поднялся по ступенькам.
Прислушался. Тихо. Кое-как наддал крышку люка. Не поддавалась. Гринев вздохнул.
Он знал этот выход: через улицу От здания конторы, во дворе. И крышка должна открыться. Но она не открывалась. Возможно, кто-то оставил сверху автомобиль.