Охота на мух. Вновь распятый
Шрифт:
«Что было, то прошло!» — подумал он и тихо спел: «Многое вспомнишь, давно позабытое»… — и змеиная усмешка чуть-чуть тронула его губы, исказив лицо гримасой отвращения к самому себе.
Следователь как раз в эту секунду посмотрел на Никиту и, заметив его гримасу, сразу вспомнил о важном деле, открыл ящик стола и достал какую-то бумагу, положив ее перед собой, чтобы не забыть.
А Никита писал свое главное сочинение в жизни, стараясь ничего не упустить и никого не позабыть. Час без перерыва, не давая себе ни малейшего отдыха, он писал и писал, аж рука устала.
Завершив свое сочинение на заданную
Он отнес сочинение и положил его на стол перед следователем, как делал не раз в классе, с тем же спокойствием.
— Написал! — сообщил он с некоторой гордостью.
— Все вспомнил? — спросил следователь, не отрываясь от читаемого дела.
— Вроде все!
— Вроде или все? — уточнил следователь, с сожалением отрываясь от изучения дела, очевидно, очень интересного.
— Если что-нибудь еще вспомню, то обязательно напишу! — поправил Никита.
Следователь дружески кивнул Никите на табурет, привинченный к полу, и Никита сел на то же самое место, где только что сидел его отец. Ему даже показалось, что табурет еще хранит его тепло. Никита вновь вспомнил, как он любил отца, гордился им и почти боготворил его.
И все! Внезапно тепло исчезло, Никита спокойно стал следить за выражением лица следователя, читающего его опус. На первый взгляд оно ничего не выражало. Но это только на первый взгляд. Следователь хорошо владел собой, но, приглядевшись, можно было заметить, как он с удовольствием находил полезное для себя в откровениях Никиты.
А Никита опять вспомнил Стеллу и удивился, что когда-то смотрел на нее как на будущую жену. Даже целовались и ласкались, но его попытки пойти дальше, к брачным отношениям до брака, решительно пресекались, хотя Никита видел, как загорались глаза Стеллы и какого труда стоит ей устоять перед тем же желанием, столь властным над людьми.
«Она не сориентировалась, — с горечью подумал Никита, — и ее „замели“!»
— Неплохо! — восхитился следователь, окончив чтение. — А для первого раза просто хорошо! — похвалил он Никиту. — Я думаю, мы сработаемся!
Никита вопросительно посмотрел на следователя. Чувствовал, что-то непонятное, но важное прозвучало в словах его. Никита замер: «Неужто его возьмут на работу в НКВД?» Но тут же сам понял, что на работу его не возьмут, а будет он бесплатно работать «стукачом». Но ему уже было все равно.
«Стукачом так стукачом! — подумал он даже без горечи. — Жизнь стоит того, чтобы из-за нее пойти на компромисс. Если у Стеллы еще есть шанс попасть в любовницы к начальству, то мне „светит“ только лесоповал. Канал уже построили да и там, говорят, пачками расстреливали и гибли от голода. Но на канале хотя бы за ударную работу досрочно освобождали. А теперь?.. Слухов много, толку мало. Что будет, то будет!»
— Я вас не понял! — сказал он на всякий случай.
— Нет? — удивился следователь. — Тогда прочти внимательно вот эту бумагу и подпиши ее, если согласен.
И он протянул Никите лист бумаги с отпечатанным заранее текстом, который следователь и достал из стола.
Никита с большой охотой встал с табурета, на котором он чувствовал себя арестованным. Стоя прочел бумагу, там было написано именно о том, о чем он думал несколько минут назад. Хоть и впервые прочел, никогда
Никита подписал бумагу, не обсуждая ни условий работы, ни оплаты. Подписал твердой рукой. Все равно назад пути не было. Только вперед! Путь этот был уже определен и высвечен, с него нельзя было ни сойти, ни свернуть. Кому что суждено, тому то и уготовано. Судьба!
«Судьба — индейка, а жизнь — копейка!» — вспомнил Никита старую поговорку.
И где-то в глубине души был рад, что судьба обошлась с ним еще по-божески.
— Заканчивай десятилетку, нам нужны образованные. На язык подналяг. Мне удалось закончить только четыре класса реального училища… — Следователь задумался, а Никита терпеливо ждал, когда он «родит» идею. — Вот тебе первое задание: сойдись поближе со всеми отщепенцами, ты понимаешь, о ком я так говорю, выясни, чем они «дышат», поточнее записывая разговоры, на память не рассчитывай, она часто подводит, в самую неподходящую минуту. Запомни мой номер телефона, как только будет что сообщить, звони.
— Мне можно идти? — спросил Никита, как только следователь замолчал.
— Иди! — следователь черканул на пропуске фамилию, имя, отчество Никиты и протянул юноше. — Возьми пропуск, отдашь часовому, а то не выпустит. А когда вернешься из школы домой, загляни в старенький шифоньер, что вам оставили за ненадобностью. Под бумагой обнаружишь деньги. Их тебе должно хватить до окончания школы. Расходуй экономно, не пей. На бабушкину пенсию вдвоем не проживешь.
— До свиданья! — Никита взял пропуск и направился к двери.
Когда он уже взялся за ручку двери, следователь напомнил ему еще раз:
— Не забудь, ты теперь вдвойне должен держать язык за зубами. Ребятам скажешь, что возили на очную ставку с отцом. С бывшим отцом. Запомни это слово и почаще его употребляй.
— Запомню!
Никита вышел из кабинета, осторожно и бережно закрыл за собой дверь, так, чтобы, не дай бог, не хлопнуть дверью, что могло быть расценено, как проявление неуважения.
«Впрочем, где ему, с четырьмя классами образования, знать смысл выражения: „хлопнул дверью“»? — подумал Никита, но дверь закрыл мягко и тихо, даже без скрипа. «На всякий случай, вдруг где-нибудь слышал?»
Часовой удивленно посмотрел на Никиту. Он всегда удивленно смотрел на людей, которым удавалось покинуть живыми это учреждение. Часовой с большой неохотой выпускал их из здания, считая это недоразумением, браком в работе коллег. «Раз уж попал сюда, значит, за дело. И нечего!» — так примерно выступал он перед своими товарищами, рассуждая за бутылкой водки. Поэтому он долго, минут десять рассматривал пропуск, пытаясь хоть к чему-нибудь прицепиться, что-нибудь найти такое, чтобы, проявив бдительность, можно было еще на какое-то время задержать. Не из вредности, из принципа: вдруг передумают выпускать. За службу было ему обидно… Но в пропуске, к его глубокому сожалению, все соответствовало форме и содержанию. Не найдя ничего, за что можно было бы зацепиться, часовой злобно с размаху наколол пропуск на острый металлический штырь и хмуро кивнул Никите, безмолвно говоря: «Ладно уж, иди, ничего не попишешь…»