Охота на мух. Вновь распятый
Шрифт:
— Амина-ханум! Вы ошиблись! — радостно защебетала староста класса, отличница Агабекова. — Сейчас у вас урок в параллельном классе. А у нас — история!
Но Амина-ханум величественным жестом заставила ее замолчать.
— Пора бы тебе уяснить, Агабекова, что я никогда не ошибаюсь! — торжественным и звенящим голосом, что служило верным признаком высшей точки кипения праведного гнева, отчеканила Амина-ханум. — Садитесь!
Бульканье кипящего металла в голосе парторга школы не предвещало ничего хорошего. Самый невинный начинал испытывать саднящий душу страх. Шум в
Амина-ханум с обидой посмотрела на Никиту. Она считала его своим выучеником. И вот, он так подвел ее. Она искренно переживала свою ошибку. «Кадры решают все!» А она чуть было не порекомендовала своего протеже в горком комсомола. Хорошо еще, что выручила эта малолетняя проститутка Шахла. С кем она спала, Амина-ханум сразу догадалась. «Высоко, очень высоко сумела поднять ноги!» И завидовала.
— Черняков, ты ничего не хочешь сказать классу? — торжественно начала она.
— Что я должен сказать? — Никита старался быть спокойным, хотя предательская дрожь медленно и неотвратимо стала подниматься по ногам.
— Ну, для начала, где твои родители? — сурово произнесла Амина-ханум.
У Никиты перехватило горло, словно комок застрял, слова не мог выговорить. Все сделал, как надо, рассчитал, казалось, все, и все было просто. Только этого спазма он не предусмотрел.
— Что ты молчишь, как пень? — взвинчивала себя Амина-ханум. — Встань, когда с тобой говорят.
Никита с большим трудом выполз из-за парты. Ноги дрожали, хотелось дико пить, в горле першило, словно пыли наглотался, предательский холод полз медленно и неотвратимо по рукам, начиная от кончиков пальцев.
Класс тихо загудел. Агабекова, втайне симпатизировавшая Никите, наивно воскликнула, доказывая Игорю, сидевшему перед ней: «Может, они в Испании погибли?» Издевательский хохоток Игоря, прозвучавший ей в ответ, словно подхлестнул Никиту, привел его сразу в «норму».
— Родители сегодня ночью арестованы органами безопасности, — тихо начал он, но по мере того, как говорил, голос его креп и становился все звонче и уверенней, — но я еще вчера написал заявление в газету «Рабочий», что отказываюсь от родителей, так как их образ мыслей и поведение не соответствует моему и даже враждебен.
Мгновенно в классе установилась мертвая тишина. Амина-ханум тоже застыла в растерянности, не зная, как ей прореагировать на непредусмотренный тайной инструкцией и предварительной беседой с директором школы поворот событий.
Первым пришел в себя Игорь. Коротко хохотнув, он громко одобрил:
— Сагол, секретарь! Вот это — финт ушами. Опередил события. Уважаю за прозорливость, баш уста! Мастер, э! Всегда верил в тебя.
Но никто не поддержал Игоря. Никита затылком и всеми другими частями головы чувствовал молчаливое осуждение класса. Нечто вроде ужаса воцарилось на лицах учеников.
Сарвар, не любивший Никиту за вечную брезгливость по отношению к себе, поначалу, после слов уже Амины-ханум, почувствовал к нему сострадание: «Третий в классе, хлебнет теперь он лиха!» Но, после слов Никиты, Сарвар почувствовал такое
— Да-а! — растерянно протянула Амина-ханум. — Это меняет дело. Надо посоветоваться. Но, как ты сам понимаешь, комсомольским вожаком тебе уже не быть.
— Комсомольское собрание решит! — заупрямился было Никита.
— Я прослежу за этим! — пообещала Амина-ханум. — Партия заинтересована в своей смене. Кадры решают все!
— Хорошо! — поспешно согласился Никита. — Я потребую переизбрания и сниму сам свою кандидатуру.
— Так будет лучше! — успокоилась Амина-ханум.
— Для кого? — спросил Игорь, но ему никто не ответил.
Амина-ханум не торопилась уходить.
— Приятной неожиданностью, — радостно-торжественный тон свидетельствовал уже о перемене «декораций»: трагедия окончилась, начался дивертисмент, — для нашей школы явился героический поступок ученика вашего класса Сарвара Мамедова. Он сегодня утром помог нашим доблестным работникам НКВД обезвредить опасного врага нашей чудесной многонациональной родины, шпиона и диверсанта. Враг стрелял в нашего замечательного мальчика, гордость школы. От руководства НКВД ему объявлена благодарность.
— Час от часу не легче! — завистливо протянул Игорь. — Не класс, а паноптикум знаменитых личностей. Где твоя боевая рана, о, великий соученик? Не сидишь ли ты на ней?
— Он не стрелял в меня! — тихо поправил Амину-ханум Сарвар. — Он в себя выстрелил.
Амину-ханум такой пустяк не остановил.
— Он целился в тебя, мог выстрелить, но, когда убедился, что комсомольцев не запугать, только тогда, может быть, и застрелился.
— В тупике, рядом с тобой? — быстро спросил Сарвара Игорь.
— Да! — сухо ответил Сарвар.
— Арутяна брали! — самодовольно поделился новостью Игорь. — Утром шофер рассказывал в кухне матери. Но благодарность просто так не дают. Значит, ты помог его задержать.
Сарвар вспомнил долгий взгляд так и несдавшегося человека и почувствовал жгучий стыд.
«Кажется, я ничем не лучше Никиты!» — подумал он.
Но стыд быстро прошел, тенью мелькнул.
Никита был счастлив, что внимание класса переключилось на Сарвара, он теперь мог смотреть в окно, не ощущая презрительных взглядов. Впрочем, дураков не было. Все и так все хорошо понимали и если не принимали, то хотя бы не осуждали, потому что никто не мог дать гарантию, как бы поступил он, случись такое с ним, а кто мог дать гарантию, что никогда так не поступил бы, те просто не могли смотреть в сторону Никиты, брезгливость мешала.
Амина-ханум внезапно, не прощаясь, вышла из класса. И тут же ее сменила историчка по прозвищу «коза», вульгарная особа, к тому же заика. Ее знаменитое «мее-е-е-трополия» и послужило основанием дать ей такое прозвище.
— Че-е-е-рняков, к доске! — скомандовала она.
Но Никита не отреагировал. Он был далеко мыслями отсюда, был столь счастлив, что внимание класса было перенесено на Сарвара, а ему была предоставлена возможность спокойно смотреть в окно на деревья, роняющие пожелтевшую листву, что даже не заметил «смены декораций».