Охота на мух. Вновь распятый
Шрифт:
«Может, померещилось, лучше перекреститься, что напрасно мальчика обижать?» — думала испорченная старым дореволюционным воспитанием бабка про современного внука.
И устроилась она на поденную работу в гастроном. На подсобной работе много не платит, но где она еще могла устроиться с гимназическим образованием, имея к тому же многочисленных близких родственников, «врагов народа»? Некоторым из близких родственников удалось избежать «справедливого гнева восставшего народа» и скрыться за рубежом от новой власти, но это, по мнению отделов кадров, еще более отягощало ее положение. И сын — есаул! Совсем плохо!.. А в гастрономе хоть зарплата и маленькая, но за молчание об увиденной «усушке-утруске» неплохо подкармливали,
Почти полное отсутствие мебели в квартире поразило поначалу Делю, но потом она вспомнила об источнике сей нищеты и смутилась, ее отец как-никак был не последней фигурой в той системе, которая и сотворила эту нищету.
Но смущение и чувство вины быстро у нее улетучилось, потому что Никита, не говоря ни слова, грубо схватил Делю и, ни разу даже не поцеловав, стал срывать с нее платье, мгновенно расстегнув пару пуговиц.
Деля так растерялась, что безо всякого сопротивления позволила снять с себя платье. Но, увидев себя полуголой, пришла в такую неописуемую ярость, что стала отчаянно сопротивляться.
«Насильник! Негодяй! Какие вы все мерзавцы! ненавижу!» — беззвучно кричала она всем своим исстрадавшимся сердцем и лупила Никиту кулаками куда ни попадя.
Но Никиту, со сверкающими и возбужденными глазами, уже трудно было остановить. Он так же отчаянно ломал сопротивление Дели. Одним рывком он сорвал с нее лифчик, обнажив юную упругую нетронутую еще в своей свежести грудь, другим рывком разорвал на ней комбинацию.
Деля не ощущала его прикосновений, которые, будь они ласковые и нежные, не встретили бы никакого сопротивления. Она защищалась яростно и молча, ей стыдно было кричать и звать на помощь, хотя она ни капельки не сомневалась, что стоило бы ей закричать, завопить, позвать на помощь, как это сразу бы отрезвило Никиту и остановило бы его, он-то знал прекрасно, что не все соседи ушли на работу и крик прекрасно услышат и, если и не прибегут на помощь из-за трусости, то в свидетели пойдут очень охотно, каждый из них не упустит случая покрасоваться в суде, тем более что это для них будет совершенно безопасно.
Никита потом и сам себе не смог объяснить, что это вдруг на него нашло.
Деле попалась под руку лежащая на столе массивная чугунная пепельница, из-за своей небольшой стоимости счастливо избежавшая конфискации, а может, из-за своего вида, она была сделана головой черта с рогами и бородкой, и она, скорее машинально, чем сознательно, схватила пепельницу и что было силы стукнула ею по голове Никите.
Эффект был просто потрясающим, ошеломительным. Никита рухнул на пол как подкошенный, с таким жутким грохотом, а Деля, как завороженная, смотрела, не отрывая глаз, как из его головы медленно, с трудом пробивая себе дорогу в густых волосах шевелюры Никиты, сочится алая, почти черная кровь, и капли, стекая по его лбу, падают на пол, постепенно образуя небольшую лужицу.
Ненависти к Никите Деля не испытывала совсем. Даже обиды, от которой ручьем по лицу льются слезы. Просто что-то сгорело в сердце, но пепел не бился об сердце подобно «пеплу Клааса», а, видно, незаметно и невидимо разлетелся по свету, оставив в сердце огромную «черную дыру», которая в космосе способна уничтожить, всосав в себя, и яркую звезду, и планету.
Деля быстро натянула на себя платье, кое-как привела себя в порядок и собралась уйти, но что-то удерживало ее, мешало это сделать. Она не знала: жив ли Никита, или она убила его. Она боялась дотронуться до него. Он лежал безо всякого движения, словно убитый, но для того, чтобы узнать, дышит он или нет, — нужно было заставить себя приблизиться к нему, а на это мужества не хватало. Поэтому она стояла просто и ждала. И только когда Никита чуть слышно застонал и двинул рукой, Деля, словно очнувшись от наваждения, бросилась ко входной двери и, провозившись с замком минуты три, хотя
25
Сарвар каждое утро был вынужден завтракать вместе с отцом и Соней. Обедал он без них и ужинать умудрялся в гордом одиночестве, но за завтраком был обречен смотреть, как отец торопливо, словно, до сих пор боялся, что вот-вот отнимут у него пищу, заглатывал, подобно удаву, содержимое тарелки, как судорожно дергался его кадык на тощей шее, как жадно рвали оставшиеся зубы хлеб, как губами всасывал со свистом горячий чай или кофе. От хороших манер в лагерях смерти отучают быстро.
Ослабленная было детская ненависть сына «врага народа» быстро перешла в глухое раздражение, когда все не так, все не нравится. Но теперь вернулась ненависть. Причем детского в ней уже не было ни капли.
И каждый завтрак с ненавистным ему человеком, когда каждый почти кусок застревал в горле, становился все более и более невыносимым. Как только Сарвар просыпался, мысль о неизбежности общения с отцом за завтраком приводила его в бешенство и отравляла весь последующий день.
А отец опять обзавелся друзьями. Вернулись в привычный круг общения некоторые из его старых друзей, те, которые не верили в его виновность, но побоялись заступиться за него, зная, что не только не помогут ему своим заступничеством, но и поставят свои хрупкие шеи под топор репрессий. Другие, новые друзья, были из той же категории, что и отец: признанные «перевоспитавшимися» и отпущенные на свободу под «честное слово», что бороться с советской властью они не будут и зарекаются плести заговоры и интриги, ни-ни!
Почти каждый день они тянулись «на огонек» в эту почти нищую квартиру, да и не квартира это была, комната с верандой, но где богатство общения с умным человеком заменяло им все материальные блага на свете.
Сарвар в таких случаях уходил из дома либо в кино, либо к кому-нибудь из приятелей, либо просто бродил по улицам, изредка заходя погреться в кебабную, хинкальную или шашлычную, где так вкусно пахло, что можно было если не насытиться, то обмануть голод такими вкусными запахами, а придя домой, с аппетитом съесть кусок черного хлеба с брынзой и запить еду кружкой молока.
Но после того как Сарвар разошелся с Илюшей во взглядах на жизнь, а родители Игоря и Арсена пресекли частые визиты непрошеного гостя, а в семье Мешади ему дали понять, что смотрят на него как на вторжение раба в покои господ, у него остался лишь один Никита, находившийся почти в таком же положении изгоя, но и Никита не мог Сарвару уделять много времени, его все чаще и чаще стали посылать с заданиями в разные места, где бывало много народу, чтобы затем он написал подробный отчет.
Но именно Никита натолкнул Сарвара, своего свежеиспеченного «друга», на очень интересную мысль:
«Почему бы тебе не послушать, о чем ведут разговоры эти люди с твоим отцом? Должно быть, это интересно. Пойми, сейчас в мире бушует война. А войска наших союзников, рабочей Германии, бьют наших империалистических врагов. Красные флаги будут скоро развеваться над всей Европой. А затем придет черед Азии, Африки и Америки».
«Есть еще Австралия!» — подковырнул Никиту Сарвар.
«Ну, ее завоевывать будут уже наши дети!» — не понял подковырки Никита.
Эта мысль трансформировалась в идею. А идеи Сарвар уважал и старался непременно проводить в жизнь.