Охота на мух. Вновь распятый
Шрифт:
— Все будет в порядке! — повторил он неожиданно твердо и жестко, переступив последнюю черту, отделяющую его от желанной цели, он переступил с ней и черту, отделяющую свет от тьмы. Отныне он был утрачен для добра…
— Хорошо! — неожиданно согласился Арчил. — Подарю тебе эти два часа, но смотри, чтобы улики были.
Мир-Джавад напичкал агентами все прилегающие к театру улицы, но в здание театра запретил заходить им, чтобы не возникло ни малейшего подозрения.
До концерта оставалось часа три, когда Мир-Джавад вспомнил, что Эйшен ему так и не позвонил, чтобы сообщить: взял Касым рукопись или нет, будет ее читать или нет. Мир-Джавад бросился
Писатель, увидев его, помертвел, но старался выглядеть радушным хозяином.
— Какой гость!.. Такой гость — в доме радость! Заходите, дорогой Мир-Джавад…
— Ты почему мне не позвонил: получил Касым рукопись или нет… Ты отнес ему, надеюсь?
— Видите ли, дорогой Мир-Джавад, мне самому было неудобно навязывать свое произведение известному актеру. Я попросил его друга, известного режиссера Булова передать ему мой рассказ. Он и передал.
— Звони, Касыму, поинтересуйся, болван, неужели раньше догадаться не мог. Доверяй, но проверяй!
Эйшен, встревоженный уже не менее Мир-Джавада, лихорадочно набрал номер телефона Касыма. Тот был дома, готовился к концерту.
— Дорогой Касым, извини, что отрываю от дела, ты, наверное, готовишься к концерту, все забываю у тебя спросить, передал тебе мой рассказ Булов?.. Как так, нет! Он мне сказал, что передал, может, ты забыл?
Эйшен с трудом положил трубку и стал что-то несвязно бормотать. Мир-Джавад оплеухами привел его в чувство.
— Не получил рассказа?
Мертвый вид писателя говорил больше его слов. Мир-Джавад ударом в живот сбил Эйшена с ног и достал «вальтер». Эйшен, увидев пистолет, обмочился от страха, зарыдал и бросился в ноги Мир-Джаваду. Мир-Джавад хотел пристрелить его, но в последнюю секунду пришла в голову замечательная идея.
— Пристрелить его я всегда успею, — подумал он. — Надо спасать положение.
Насладившись еще минуту ужасом писателя, он приказал:
— Поднимайся, негодяй. Быстро мыться, переодеваться, а то от тебя мочой разит, как от старого мерина.
Через десять минут Эйшена было не узнать. Когда он вышел из ванной, от него уже пахло французским одеколоном. Еще две минуты ему понадобилось, чтобы одеться в выходной костюм.
— Возьмешь второй экземпляр рассказа, поедешь в театр, — инструктировал его Мир-Джавад. — Любыми средствами ты должен заставить прочитать этот рассказ Касыма именно сегодня. Или завтра ты не увидишь свободы, а то и света.
Эйшен смотрел на него рабски-преданными глазами и был на все согласен.
Охваченный ужасом писатель помчался в театр на такси. В гримерной Касыма не было посторонних, и жена его куда-то вышла. Эйшен смело протянул рукопись рассказа Касыму.
— Просмотри, может, понравится, правда, скажу тебе откровенно, слишком смело, мне так кажется, не то время…
Касым, переодеваясь и гримируясь, стал читать рассказ, и чем больше он вчитывался, тем взволнованней становился.
— Не ожидал от тебя такой гениальной вещи, скажу тебе честно… Ну, почему ты раньше мне не принес, я бы выучил к сегодняшнему концерту, надоели мне одни репризы.
— Булов, негодяй, подвел! Я был занят, попросил его тебе передать, а он… Слушай, у тебя же феноменальная память, выучи его ко второму отделению! — невинно восторгаясь, предложил Эйшен.
— Это идея! — загорелся Касым. — Репризы из второго отделения я перенесу в первое, а рассказ прочту во втором. Решено!
Писатель обнял Касыма и ушел из театра, по дороге дав знать Мир-Джаваду, что все в порядке.
В гримерную вошла
— Что у тебя делал этот прохвост?.. Опять принес какую-нибудь дешевку?..
— Что ты так его не любишь? Он тобой восхищается, везде так тебя превозносит…
— Лучше бы оставил нас в покое, бездарность!
— Не порти себе настроения перед концертом, радость моя… Кстати, этот, как ты говоришь, «прохвост», принес мне замечательный рассказ. Вот, прочти!
И Касым протянул жене рукопись. Та взяла его с таким недоверием, что Касым рассмеялся. Нигяр внимательно прочла рассказ и растерянно провела рукой по лицу:
— Не может быть!
— Не веришь глазам своим?
— Не верю! Не может такой негодяй написать такой замечательный рассказ… Нет, не верю!
— Я прочту его во втором отделении.
— Ты сошел с ума? Думаешь, не догадаются?
— Народ сегодня в зале хороший, трудящийся класс, если и догадаются, доносить не побегут.
— Касым, я тебя умоляю! Атабек не будет вечно прикрывать тебя.
— Будет! Куда он денется… Да, я «фигу в кармане» показываю! Ну и что? Мир не изменится от этого.
— Это уже не фига, это — пощечина. Тебе ее не простят.
— Они плюют на эти комариные укусы… Вместо того чтобы призывать к восстанию, отделываемся смешками и считаем себя честными, а мы ничем не лучше других…
— Ты считаешь, что предавать или не предавать, это — одно и то же? Доносить или не доносить, убивать или не убивать?..
— Мы все видим, мы все знаем, мы все понимаем. Раз трусливо молвим, то ничем не лучше других. Если мы молчим, другие, глядя на нас, тоже закрывают рты, приспосабливаются. Если желание выжить сильнее, если желание не потерять удобств, комфорта, сытой жизни сильнее, значит, мы — животные, только не хищные, а травоядные. Бараны спокойно смотрят, как режут их брата или сестру. Мы все стали такими жё. Мы потеряли право называться людьми. Нам обещали свободу! Единственная свобода, что у нас осталась, это — свобода выбора: трусливо, покорно молчать или отправиться на муки, да и эту свободу у нас скоро отнимут, все идет к этому. Камень, брошенный с горы, увлекает за собой другие, такие же, не представляющие большой опасности каждый в отдельности, но вместе это — лавина, которая сметает все на своем пути: деревья, дома и людей. И уже покорные будут сметаться этой страшной силой, и уже те камни лавины, что послабее, будут рассыпаться от тяжести пылью, а лавина будет все нарастать, нарастать, пока не потеряет силы в борьбе с собой. Мало быть честным по отношению к себе, надо быть честным по отношению к другим. Это — самое трудное!
У Касыма пересохло от волнения в горле, он налил из графина в стакан воды и жадно, почти двумя глотками, выпил. Нигяр подошла к нему, обняла и прижалась головой к его груди.
— Я люблю тебя!
Касым нежно поцеловал ее.
— Пора начинать концерт… Может, то, что я прочитаю этот рассказ, и будет самым значительным, что я сделал за всю свою жизнь. Я знаю, как его надо читать…
И концерт начался. Нигяр пела так, что у зрителей таяло сердце, а Касым смешил их до слез.
Арчил восхищался концертом. Никем не узнанный, кто мог предположить, что ближайший помощник Великого Гаджу-сана сидит в зале, как простой смертный, без охраны, хотя люди Мир-Джавада держали весь зал под прицелами снайперских винтовок, Арчил вспоминал те далекие времена, когда он был одним из народа, а не одним из тех, кто угнетает его, и наслаждался давно забытым редким ощущением простоты и слияния душ.