Охота на охотников
Шрифт:
– Же-ека-а!
– Откинулся назад, оглядывая давнего школьного дружка с головы до ног, остался доволен: - Однако! Возмудел и похужал.
Каукалов засмеялся: не слышал ранее, чтобы так лихо переиначивали слова: "похудел" и "возмужал". Все-таки есть у Илюшки юмористический дар.
На кухне зашевелилась Новелла Петровна:
– Илюшенька!
Но ревущий от восторга Аронов не услышал её. В правой руке он держал большую пузатую бутылку из матового стекла.
– Я принес свой напиток - очень вкусная водка.
– Аронов показал бутылку приятелю.
– "Кеглевич"
– Он поднес сложенные в щепоть пальцы к губам, чмокнул их.
– Цимус, а не водка!
– Цимес, наверное.
– Каукалов засмеялся снова, ему приятно было видеть своего старого дружка, в горле от полноты чувств даже что-то запершило.
– Цимус!
– упрямо повторил Аронов, вторично поднес щепоть к губам и вновь звучно чмокнул её.
– Пить можно без всякой закуски, такая это мягкая и приятная водка. Видать, изобрел кто-то из наших.
– Илья засмеялся счастливо, раскрепощенно.
– "Кеглевич" бывает самый разный - абрикосовый, яблочный, даже дынный, но я больше всего люблю этого "Кеглевича", - он поднял бутылку ещё выше, - напиток настоен на лимонных корочках... Вкус божественный!
– Тут Илья краем глаза засек, что из кухни вышла Новелла Петровна, повернулся к ней и церемонно поклонился: - Наше вашим, Новеллочка Петровна!
У Ильи была странная манера приветствовать людей - ещё со школьной поры вместо "Здравствуйте" он говорил: "Наше вашим!", и хотя Илюшка был всего лишь горластым великовозрастным юнцом, а Новелла Петровна Каукалова серьезной, уже изрядно постаревшей тетей, она приняла Илюшкину манеру здороваться.
– И наше вашим, - также церемонно поклонилась Новелла Петровна. Ткнула пальцем в бутылку, которую Илюшка держал в руке.
– Я эту водочку пробовала. Вкусная.
– Да, Новеллочка Петровна, это ценный продукт! В одном флаконе и еда и выпивка. И обрызгиватель одеколона, и препарат, отгоняющий мух от наодеколоненной головы.
– Илюшка!
– возмущенно воскликнула Новелла Петровна.
– Солнце мое!
– Ничего страшного, Новеллочка Петровна!
– предупреждающе произнес Аронов, стукнул ногтем по бутылке "Кеглевича".
– Этот напиток смывает с желудка любую грязь. Поможет высушить голову и стать красивым.
– Говорил он очень возвышенно, привлекательно, хотя и незамысловато. Вообще-то Илья предпочитал брать не мыслью, а голосом, интонацией. Новелла Петровна, поняв, что тягаться с Ароновым трудно, пробормотала сдавшимся голосом:
– Только у той водки был, по-моему, персиковый вкус.
– Персиковый "Кеглевич"... Есть такая водка!
– А, может, сливовый...
– Да они, буржуи недорезанные с моей исторической полуродины, все имеют! И приготовить все могут. Что хочешь: и "Кеглевич" со вкусом жареной картошки, маринованных грибов и малосольных, пахнущих июнем, огурчиков, и "Кеглевич" с духом свежего чеснока, и... да что хочешь! Еврейские водковары - большие мастера вводить в заблуждение российский пролетариат.
– Ах, и горазд ты говорить, Илюшка!
– Новелла Петровна то ли восхищенно, то ли озадаченно качнула головой.
– Ладно, пойду на кухню, чего-нибудь горячего вам
– Рыба, - сказал Илья.
– Котлеты. Рыбы я в армии наелся на всю оставшуюся жизнь.
– Каукалов не выдержал, поморщился.
– Видеть её уже не могу!
– А я люблю рыбу. Век бы её ел. Похоже, что у меня либо предки были рыбными людьми, то ли душа моя принадлежала раньше человеку, у которого задница всегда была мокрой от долгого пребывания в воде. Не знаю. Но что-то рыбное в моем прошлом было. Это совершенно точно.
Новелла Петровна загромыхала сковородками на кухне, Каукалов потащил приятеля к столу.
– Садись!
– Может, горячего подождем?
– Мы и на холодном, Илюшк, сумеем размяться.
– Как те спортсмены!
– Аронов азартно хлопнул ладонью о ладонь, растер их.
– Люблю, когда на столе еда с выпивкой стоит. Помнишь, такой композитор был - Соловьев-Седой?
– "Подмосковные вечера", - вспомнил Каукалов, - это его?
– Его. И кое-что еще, кроме "Подмосковных". Был Соловьев-Седой, значит, не дурак по части выпивки с закуской. Так его народ называл "Соловьев с едой. И выпивкой".
– Неплохо, - похмыкал в кулак Каукалов.
– С чего начнем: с твоей хвалебной водки или с моей обычной?
– Давай с обычной. А "Кеглевичем" закусим.
Выпили. Водку зажевали колбасой. Выпили по второй стопке, также заели её колбасой, аккуратно отслаивая тоненькие наперчено-красные кружочки колбаса была нарезана на машинке, а потом упакована в плотный пластик, под прессом она слиплась, сдавилась, хотя и выглядела очень аппетитно.
– Когда я уезжал в армию, в Москве этого ещё не было, - сказал Каукалов, приподняв вилкой пару колбасных кружков.
– В Москве тогда много чего не было.
– Илья весело ухмыльнулся, повел носом по воздуху: - Ух, как рыбкой божественно запахло!
– Он восхищенно почмокал губами.
– Не было столько банков, как сейчас, не было автоматной стрельбы среди белого дня, не было забегаловок Макдоналдс... Много чего, Жека, не было, да появилось...
– Слушай, Илюшк, ты все знаешь на этом свете. Куда сейчас можно устроиться на работу?
– неожиданно спросил Каукалов.
Оживленное лицо Аронова медленно угасло, он поставил на стол стопку, потом приподнял её и благодарно поцеловал в донышко - словно бы сказал "Спасибо", - задумчиво помотал перед собою ладонью. Что-то ни с того ни с сего Аронов стал делать слишком много движений. Каукалов внимательно смотрел на него.
– Даже не знаю, что тебе сказать, - пробормотал Аронов неуверенно.
– Что думаешь - то и скажи.
– Идти, например, работать на завод - бесполезно: там по полгода не выдают зарплату, да и зарплата такая, что не только на хлеб - на таблетки от головной боли не хватит. В палатку идти - обидно, ты палатку давно перерос, в челноки податься - это немного лучше, но все равно - промысел ломовой, только здоровье гробить...
Каукалов продолжал внимательно смотреть на своего гостя, ему было интересно, что Илюшка скажет. Впрочем, не столь интересно, сколько важно.