Охота на олигарха
Шрифт:
Пленник самую чуточку отошел, видя, что никто его пока что не собирается ни убивать, ни пытать и даже по зубам не бьет. Он с заискивающей улыбочкой поведал:
– У меня отец любил Муслима Магомаева. Вот и назвал...
– Тьфу ты, – сказал Мазур, – я-то полагал, тут кроется что-то поинтереснее. До чего банально... Повезло тебе, и крупно. В те же времена был в моде такой певец – Ермек Серкебаев. Далеко ему было по популярности до Муслима, но свои фанаты, надо полагать, имелись. Обернись по-другому, был бы ты сейчас не Муслим, а Ермек. А то и похуже. Представь, что твой папа от Кола Бельды балдел. – Он
Атаман громко хохотнул, и Мазур не стал его укорять. Задушевно приобняв пленника, продолжал безмятежно:
– И хорошо, что твой папаня равнодушно относился, надо думать, к Робертино Лоретти, который в те же приблизительно годы блистал. Нет, серьезно, знаю я одного Робертино, которого папаня-меломан назвал как раз в честь итальянца. Правда, означенный Робертино, достигнув совершеннолетия, имя все же поменял – поскольку задразнили в свое время, хлебнул горюшка. Вот только поменял он имечко не на Петра или, скажем, Анемподиста – а на «Роберт». Собственно, не поменял, если подумать, а просто-напросто укоротил. «Роберт» – это все же как-то не так диковинно. Наоборот, звучит вполне на уровне... Правда, Мусля? Готов спорить на что угодно: в школе тебя дразнили именно что «Мусля», и никак иначе. Угадал я? Ага, киваешь... И орали что-нибудь вроде: «Мусля-Мусля, слопал гусли». Тоже верно? Вот видишь, какой я телепат? Ну что ты на меня пялишься так трагически, с таким цыганским надрывом во взоре? Что-то не так?
– Почему вы... – только и смог выдавить несчастный Мусля.
– Почему я с тобой балакаю безмятежно и где-то даже непринужденно? – догадливо подхватил Мазур. – Почему я тебе по зубам не брякаю, паяльник в задницу не сую и членом по лбу не бью? Родной, я не мелкая шпана, которая крышует ларьки и тырит эмблемы с импортных тачек. Скажу тебе, Муслим, не хвастаясь и не особенно преувеличивая: я – человек достаточно серьезный. И по этой причине не люблю подражать в замашках мелкой шпане. – Он улыбнулся открыто, широко, обаятельно. – Ну, к чему меж культурными людьми вульгарные маты и мелкие угрозы? Ты ведь и так мне расскажешь все, что меня интересует... иначе я тебя, собака такая, в мелкие кусочки порежу и на помойку выкину... Без всяких для себя юридических последствий. Ты мне веришь, Мусля?
Муслим закивал с обреченным видом.
– И правильно делаешь, – серьезно сказал Мазур. – Ну, посмеялись, а теперь давай похмуримся... Видишь ли, Мусля, я иногда способен простить придурка, который имеет что-то против меня, но вот к обидчикам жены беспощаден. Женщин обижать нельзя, это категорически не по понятиям. Как писал когда-то Владимир Ильич Ленин, все, сделанное против моей жены, я считаю сделанным и против меня. Без восторга отношусь к товарищу Ленину, но с э т о й его мыслью совершенно согласен и всецело подписываюсь...
– Я не хотел... Мне самому ни с какого боку...
– Да понял я уже, понял, – досадливо отмахнулся Мазур. – Заставили тебя... Ты ломался, сопротивлялся, вся твоя врожденная порядочность и белоснежная совесть в голос протестовали, но злодеи были непреклонны... Ладно. Не будем толочь воду в ступе, пошла конкретика... Давай с самого начала. У меня и в мыслях нет, что ты р а н ь ш е знал меня или мою жену, не говоря
– Я до этого ее и в глаза не видел... Не слышал...
– Вот и я говорю, – сказал Мазур. – Жил, не тужил... И однажды к тебе кто-то пришел... Кто? Я спрашиваю, кто? Только не скули, что он тебя побьет или, паче чаяния, убьет. После того как я им займусь, он уже в жизни никого не обидит, потому что сколько у него останется той жизни... Итак. Кто?
– Удав.
– Кличка, – понятливо кивнул Мазур. – Только, родной, я среди шушеры не вращаюсь и кличек всякой шпаны не знаю. Давай подробнее. Есть же у твоего Удава анкетные данные?
– Володя Чумовой...
– Это что, фамилия такая странная? – с величайшим терпением спросил Мазур. – Или очередное погоняло?
– Кличка...
– Повторяю – а н к е т н ы е данные.
– Володя Каразин. Человек серьезный, спорить мне с ним было категорически не с руки...
– Ага, – сказал Мазур, – сдается мне, он твое заведение и крышует? Такая сявка, как ты, уж прости, никак не может жить сама по себе, рано или поздно под чье-нибудь крыло юркнешь... Ну, угадал я? У тебя ж, кроме обжорки, еще и доля в клубе «Пятачок», а там, насколько удалось узнать, плясучей молодежи таблеточки толкают в немалом количестве... Да не дрожи ты так, я на тебя стучать не пойду. А торговля «колесами» на широкую ногу, как мне, старому цинику, ясно, уж никак без крыши обойтись не может... Значит, пришел Удав. Под которым ты ходишь. А?
– Ну да...
– И кто он? Я имею в виду, кто он по жизни? В погонах? Из чиновных? Чисто конкретная братва?
– Братва, конечно...
– Авторитет? В законе?
– Нет, не дотягивает. Как вам сказать... Не бригадир и не авторитет. Где-то посерединке...
– Понятно, – сказал Мазур. – Есть прапорщик, а есть старший прапорщик... И что?
– Он сказал, что поцапался с телкой. Телка – чья-то там жена. Какого-то старого хрыча. Из новорусских. Удав с ней месяца два трахался, а потом у них что-то там не склеилось, разбежались со скандалом, и он хочет ей маленько напакостить...
Уже без улыбки, окаменев лицом, Мазур сказал:
– Ну, дальше!
– Она ездит в одно и то же казино, регулярно. Удав сказал, что заедет за мной, когда все будет готово, присмотрит издали... В общем, мне нужно было, когда она отъедет, стукнуть ее машину. Легонечко, несерьезно. А потом заявить ментам, что она на меня бросалась с пистолетом... И все, собственно... Он ничего не говорил, а я, понятно, особо не расспрашивал, но потом, когда у нее из машины достали пушечку, стало ясно, что кто-то ее туда подкинул... Вряд ли сам Удав, конечно... Мало ли шестерок?
– Ну и?
– Ну и все. Удав за мной заехал, у казино вышел, а я стал ждать. Машину мне показали заранее... Она вышла, стала отъезжать, тут я и... аккуратненько... Что вы так смотрите? – занервничал Муслим. – Вас бы на мое место... Это ж Удав...
– Успокойся, – сказал Мазур холодно. – Я же сказал – выложишь все, как на духу, – помилую. Значит, так и было? Ничего не пропустил, не утаил?
– Да, Господи! – Муслим прижал руки к груди, лицо его выражало и страх, и крайнюю степень искренности: – Нечего больше рассказывать!