Охота на русскую Золушку
Шрифт:
— Что ты делаешь в свободное время?
Она склонила голову, посмотрела на меня с неприятным интересом. Как будто не я, а она собиралась меня изучать. Я занервничал, пустился в объяснения:
— В смысле, тебя не видно на тусовках…
— Возможно, потому что у нас с тобой разные тусовки, — она усмехнулась, — Мороженное будешь?
Я с готовностью кивнул, иначе ужин можно было считать оконченным, а мы и парой фраз не перекинулись. Если не считать замечаний о том, что «пицца ничего» и «пиво отличное». Что это за свидание вообще?
Она заказала нам по два шарика
Видимо она прочла что-то в моем взгляде и рассмеялась.
— Признаюсь, я не та девушка, которую стоит приводить на званный ужин к родителям. Полное отсутствие гастрономического вкуса. Увы, но мое детство прошло в пыльных подсобках Третьяковской галереи, где кормили в основном бутербродами с докторской колбасой.
— С какой?
— С докторской. И не думай, что ее выдают по рецепту в аптеке. Как раз наоборот. В дни моего детства, после такой колбасы, можно было и на реального доктора нарваться.
— Жестко, — я покивал, судорожно соображая, как из этих дебрей вырулить туда, куда мне нужно.
— Третьяковская галерея — это ведь в Санкт-Петербурге?
Она вздохнула:
— Нет, в Санкт-Петербурге Русский музей. Третьяковская галерея в Москве.
— А точно… А почему ты выросла в ее подсобках?
— Моя мама реставратор. Увлеченный. Поэтому работала в галерее с утра и до позднего вечера. Ну а я… сначала мне просто некуда было деваться, а потом втянулась. Тоже увлеклась. Реставрация — это всегда детектив. Зачастую не знаешь, что тебя ждет. Я обожала наблюдать, как мама решает эти ребусы. Потом сама кое-чему научилась.
— Например?
— Ну… — она закинула голову, волосы разметались по пушистому бордовому свитеру, — Краски, мазки, техника… Запахи… Каждая картина пахнет особенно. Все зависит не только от того, кто и когда ее написал, но и в каких условиях она хранилась, в какие приключения попадала…
Она принялась рассказывать о какой-то картине, которую за 300 лет крали, перепродавали, даже замазывали. Я не вслушивался, я мучительно искал момент, когда смогу вернуть разговор туда, куда нужно мне.
Она вдруг замолчала. Принесли мороженное. Когда официантка отошла к стойке, она глянула на меня очень серьезно. Я заметил, что искорки из ее глаз пропали. Пиво выветрилось, должно быть.
— Ты ведь зачем-то хотел со мной встретиться. Вот мы здесь. Вдвоем. Я тебя слушаю.
Я был настолько выбит из колеи этой прямотой, которая просто не имела места в разговоре мало знакомых и в то же время привлекательных мужчины и женщины. Или я ей совершенно не казался привлекательным? Я замер, сделав какой-то нелепый жест рукой, словно хватаясь за несуществующую соломинку. У меня, и правда, не было этой соломинки. От меня требовали сказать правду здесь и сейчас. Ну, на что это похоже?! Кто вообще так делает?
Будь она обычной девчонкой, которая хлопает ресницами и закусывает нижнюю губу, я бы тут же зашел с козырей, сообщив, что хочу ее, а там как пойдет. Это последнее «как пойдет» для девушек звучит словно вызов. Да она в лепешку готова расшибиться,
— Э… — я тянул время, мысли мои лихорадочно метались. Мне казалось, что я падаю в пропасть. Как Алиса в колодец со всякой фигней. И я отчаянно искал опору в проплывающих мимо бесполезных предметах, — Послушай… Возможно я выгляжу циником, говорю как циник, иногда даже думаю, как законченный циник, но черт, меня заинтересовала эта твоя идея химической кодировки.
Она склонила голову, вздернула брови в удивлении. Ну да, она мне не верила. Я и сам бы себе не поверил. На последнем слове у меня голос дрогнул. Верный признак неуверенности. И это человек, собравшийся предложить свою помощь? Ага, самое время принять ее от такого. Я понимал, что несу несусветную чушь, но страх гнал меня в неведомые дебри, из которых выхода не будет. Меня спасет лишь одно: если она запутается там вместе со мной.
— Это дурацкий, оголтелый романтизм, но я ничего не могу с собой поделать. Меня тянет… к тебе, к твоей команде, к вашему общему делу. Я ничего в этом не понимаю, потому что я вообще-то экономист. И мне самому не понятно, почему все это не выходит у меня из головы. Хотя… у меня дома висят старые картины. И у всех моих друзей в домах картинные галереи. Да даже у твоего Платона и то Монна Лиза в туалете.
— Это копия, хоть и неплохая, — улыбнулась она.
— А кто знает! Все-таки он сын миллиардера. Черти что в туалет не повесит.
— Он ей усы пририсовал. Но это все-таки копия. Хотя и 19-го века.
— Вот же вандал!
Губы ее дрогнули и, не сговариваясь, мы вместе рассмеялись. Я постарался проглотить горечь от осознания, что Мария знает о Моне Лизе в туалете Платона. Значит, она не просто была в его доме. Девчонки не пользуются туалетом в домах малознакомых парней. Или романтических ухажеров. Туалет — это интимная зона. Значит, их отношения зашли дальше, чем мне поведал сам Платон. Черт, этот парень набирал очки в моих глазах.
Когда внезапно обретший усы шедевр Леонардо Да Винчи перестал нас забавлять, она снова глянула на меня как-то отчужденно и уточнила:
— Что же привлекло такого человека как ты к нашему проекту?
Я задумался. Я шел по тонкому льду. Боясь оступиться, провалиться в холодную воду. Каждый шаг мог оказаться роковой ошибкой.
— В наши дни все только и думают, как бы побольше заработать. А ваш проект, можно сказать, движется в обратном направлении. Живопись теперь скорее бизнес, чем искусство. Если вы вернете на светлую сторону хотя бы ее часть — картины старых мастеров, это будет настоящий прорыв. Чистое искусство — даже звучит вдохновляюще.