Охота на сурков
Шрифт:
— Что значит: чинка?
— Чинки, ммм, — заворчал адвокат, скорчив кислую гримасу, — да так обзывают швейцарские немцы итальянцев.
— Почему?
— Известно вам, что такое «мора»?
— Нет. А что это?
Он неловко поднял сжатый кулак, рывком выбросил два, потом три, потом все пять пальцев и выкрикнул:
— Due… tre… cinque!.. [52]
— А, игра такая, — кивнул я.
— Итальянские сезонники, э-э, переходят сюда через Готард, вечерами они играют в эту игру: cinque-cinque-чинк-чинк. Вот их и обозвали «чинки».
52
Два…
— А у нас в Австрии их называют «кошкоеды». Они якобы едят кошек. Впрочем, я не очень-то одобряю подобные прозвища. Прозвища, какие один народ дает другому. Я одобряю только те, какие народ дает себе сам.
— Хм. К примеру: F"udlib"urger…
— F"udli… Это что еще такое?
— А так называют швейцарские немцы своих собственных бюргеров. — Он хитро прохрипел: — Задница это, дорогой однокашник. А все вместе задобюргеры.
— Весьма изящно сформулировано, — похвалил я.
— Хэм-да… да-да, Терезина Клавадечер…
Ожидая вечерней кормежки, вся свора в образцовом порядке восседала на полу вокруг нас; Патриарх положил лапу на согнутую руку хозяина; терпеливым и напряженным взглядом блестящих круглых глаз псы уставились на своего господина.
— Да-да, Терезина…
Де Колана застыл, прислонясь к огромной печи, в которой уже не потрескивало. Пощипывая усы, он молча, недвижно уставился в свинцовые сумерки за окнами-бойницами. Казалось, он внезапно глубоко задумался, и я рад был, что он принадлежит к тем редким людям, в чьем присутствии можно непринужденно молчать.
Вдалеке, точно заглушенный низкими клубами туч, жалобно звякал вечерний колокольчик. Низко и протяжно загудел церковный колокол в Сильс-Базелье. Два-три последних медли-тельно-затихающих звука, и колокол умолк, и только в дальней дали все жаловался и жаловался приглушенно звенящий колокольчик. Наконец замолчал и он. Теперь в маленьком зале наступила полная тишина.
Тут вошел хозяин. Скамеечку он отстегнул и топал, зажав в узловатых кулаках две стопки и бутылку, по скрипящим половицам.
Де Колана тоже проскрипел:
— Salute [53] .
Он ухватил свою трость, но не за ручку, ручкой он нервозно помахал перед моей грудью.
— Un’amico di Vienna, — представил он меня. — Poeta-giornalista esiliato. — Теперь янтарная ручка качнулась в сторону крестьянина. — Синьор Клавадечер, padron della Chesetta Grischuna [54] .
Хозяин не проронил ни слова. Поставил бутылку и рюмки — звяк! — на стол. Подал адвокату руку, но, коротко тряхнув ее, тотчас вырвал и сграбастал мою. Густо поросшая волосами пятерня тисками сжала мои пальцы, я ощутил загрубело-шершавую кожу.
53
Привет (итал.).
54
Друг из Вены. Поэт и журналист, эмигрант… Хозяин «Чезетта-Гришуны» (итал.).
Осанистый, в тяжелых, заляпанных глиной сапогах, в залатанных штанах, он был в белоснежной рубашке, которую, по всей видимости, сию минуту надел, и в расстегнутой черной жилетке. Необычайно светлокожий, жесткие черноватые волосы с рыжим, как у сынишки, отливом, смахивающие на сурковый
Молниеносно наклонив бутылку, он с удивительной меткостью налил полные рюмки светло-золотистого ликера, не глядя более на нас. Маслянистый ликер скорее подходил к десерту, по я слова не проронил об этом. Де Колана осторожно сунул рюмку под бахрому усов, опрокинул ее с закрытыми глазами, довольно что-то проурчал, точно бы какие-то его усилия увенчались успехом, хлопнул себя ладонью по лбу и, стремительно огладив усы, нервозным кивком велел padrone налить вторую рюмку.
— «Стрега»! А вы, Черно-Белый, почему не пьете? Уже вечер, — добавил он не без лукавства.
Padrone — бульк! — наполнил его рюмку.
— Ваше здоровье, однокашник. — Адвокат звякнул своей рюмкой о мою и, единым духом осушив ее, удовлетворенно заурчал.
Я тоже выпил за его здоровье. Ликер был слишком сладким и слегка отдавал запахом туалетной воды для волос, он напомнил мне «кайзербирн» и не сказать, чтобы неприятно ожег грудь, а потом желудок. Клавадечер налил и мне по второй. Настороженность его, совершенно очевидно, относилась не ко мне.
Де Колана завел с ним разговор, перешедший вскоре с итальянского — мне более или менее знакомого, — на ретороманский, который я понимал с трудом. Старые воспоминания всколыхнул во мне этот язык, по словам моей Ксаны, рудимент вульгарной латыни. Да, очень похоже болтали и крестьяне в долине Бренты, у которых мы стояли на квартире, после того как тридцать шестое разведывательное авиасоединение перевели с восточного фронта…
Пока они говорили, я по каким-то неуловимым признакам заметил, что Клавадечер с подозрением и совсем иначе, чем на меня, смотрит на адвоката, прощупывая его взглядом, точно лучом прожектора; подозрительность его казалась свойственной ему от рождения, укоренившейся и само собой разумеющейся, сейчас к тому же к ней примешивалась всеми силами скрываемая — или я ошибаюсь? — смутная тревога. Но вот взгляд его отвлекся, заметался по залу, чему нашлось оправдание: он наткнулся на спутанный клубок шерсти, утыканный спицами, что валялся на широченном подоконнике. Хозяйка отличалась неряшливостью, но сам хозяин заботился о порядке. Он тотчас протопал к подоконнику, — хвать! — цапнул клубок, сунул его в широкий карман. Распахнул дверцу печки, заглянул, словно и тут его подозрительность оправдалась. После чего зашагал к двери, раскачивая растопыренными, в рыжеватых волосах ручищами.
— У господина Клавадечера волосы, что мех у сурка, — заметил я, ощутив сладковато-теплую истому и даже едва заметное опьянение.
— Все… Клавадечеры здесь рыжие… И его, э-э-эк, — прокряхтел де Колана, — брат Пейдар, Пейдар Клавадечер тоже был рыжим.
Он уставился в окно-бойницу. Налитые кровью глаза отразили бледный свет долгого и такого совсем не летнего летнего вечера.
— Пейдара, э-э-э, четыре, нет, четыре с половиной года назад застрелили.
— Брата нашего хозяина? Застрелили?
— Несчастный случай на охоте.
Он прочел вопрос на моем лице и пробурчал:
— Vacca Madonna, — качнув своей грушевидной головой, он стряхнул с себя задумчивость и кивнул с внезапным лукавством в сторону бутылки, которую хозяин оставил на столе, и, так как я не понимал, он закивал сильнее, уже без лукавства, и я исполнил его желание, налил ему полную рюмку.
— Salute, Черно-Белый.
Точным движением он направил рюмку под космы усов, опрокинул ее и довольно проурчал, нервно отгоняя от лица муху, которой вовсе не было.