Охота на Тигра 1. КВЖД
Шрифт:
Вращало, кувыркало, переворачивало. И всё. Выжил что ли в этой мясорубке? Брехт попробовал пошевелиться, но ноги не слушались, и ещё было подозрительно мокро. Ногам мокро. Попробовал пошевелить руками. Нет, левая прижата к полу. Чёрт, что происходит? Становится совсем сыро, словно уже в воде лежит и холодно. Правая рука решила откликнуться. Брехт пошевелил её пальцами. Нормально, ни боли, ни помех каких. Кинжала только в ней красивого не было, наверное, забыл в глазу улыбчивого соседа снизу. Вытащить бы, нужно вернуть Бабаеву. А, а камень? Тоже нужно вернуть! Брехт пощупал одежду, свитер нашёлся, мокрый
– пропел про себя, чего вдруг в голову строчка влезла.
И всё холодней. Иван Яковлевич попытался оглядеться, но ничего не увидел, только общее ощущение, что свет есть, но много чего пробиться ему мешает. И ещё понял своё пространственное положение. Он лежит на спине и лежит в воде. И что получается? Мерседес докувыркался до какой лужи? Ещё холодней стало. Да, они тонут. Не лужа, а болотина или озеро.
Словно в подтверждение мыслей забулькало, и гелентваген резко просел, вода почти полностью скрыла лицо, только нос и рот, и остались. Иван Яковлевич попытался крикнуть, на помощь позвать, но снова булькнуло и они оказались полностью под водой.
«Не простой вышла кончина», – без всякого ужаса со смешком подумал Брехт и открыл рот.
Острая боль резанула левый бок, потом словно синяя вспышка и металлический привкус исчез изо рта, а металлическое звяканье послышалось. Что за чёрт?
Ещё был вонючий порывистый ветер и его куда-то тащили. Это что, достали из болота и машины? Оперативненько. Так и до столетнего юбилея дожить удастся в местах не столь отдалённых за двойное убийство. Хорошо, хоть смертную казнь отменили.
Брехт открыл глаза. Зажмурился ведь, когда вспышка синяя резанула. Больше всего картинка напоминала тамбур пассажирского поезда. И одна дверь открыта, возле которой он и лежит на полу, головой почти высунувшись на свежий воздух. Воняло жжёным углём, эдакий, детско-паровозный запашок, когда Брехт с родителями, куда на железнодорожном транспорте добирался, сейчас должно быть этих паровозов и не осталось или тепловозов, чем отличаются-то? Над Брехтом склонился и взялся руками за отвороты его пиджака. Пиджака? А где куртка и свитер? Что происходит.
– Сейчас полетаешь, соколик, – сообщила склонившаяся над ним рожа.
С поезда сбросят, зачем тогда доставали из болота. Хрень какая! Что творится? Летать не хотелось, можно ещё и шею свернуть, что-то часто экзотическими смертями в последнее время помирать приходится. Иван Яковлевич давно, пятьдесят лет почти назад занимался самбо. Великим чемпионом мира не стал, но… Стал не очень великим аж целым инструктором по самбо в 201 дивизии. Другая история. Не до воспоминаний сейчас. Иван Яковлевич хотел взяться за лацканы пиджака оппонента, но почувствовал, что в кулаке правой руки у него песок. Не, раздумывая запулил его склонившемуся мужику в глаза и, слава богу, хоть свои догадался прикрыть, все назад полетело, правда, ветром сразу сдуло. Тогда Брехт тоже схватил мужика за отвороты пиджака и подтянул к себе левую толчковую ногу. Потом одновременное отталкивание от себя склонённого
– А-а-а! – резануло по ушам.
Не улетел. Зацепился воротником пиджака за стопор, или рычаг, в общем, кочергу, такую, которая фиксирует открывание и закрывание люка или площадки, что перекрывают ступеньки в тамбуре. Зацепился и болтается, оглашая тишину вагона криками и бульканьем. Не долго, буквально несколько секунд, потом его видимо замотало на колесо или под колесо и товарища вдруг не стало, только пиджак один остался висеть на этом стопоре, развиваясь, как серый флаг броненосца «в потёмках».
Брехт, машинально снял его с этого крючка, поднялся с колен и, отойдя внутрь вагона, затворил дверь. И сполз. Что-то перебор. Хватит, господа-товарищи его убивать. Сам еле живой. Сидел под звуки чух-чух с закрытыми глазами и пустой головой, и ни одна мысль в мозгу не копошилась. Пусто там, словно дезинфекцию провели и всех тараканов повывели.
– Можно ли простить врага?
– Бог простит! Наша задача организовать их встречу.
Идет лекция в военной Академии:
– Наши враги тупые. Они думают, что это мы враги, хотя, на самом деле, враги – они.
Степан Матвеевич Кузнецов в прошлом году работавший заместителем председателя Госплана СССР неожиданно был брошен на прорыв. Всё плохо было в Маньчжурии, и раз вступил в партию железнодорожником, и умеешь считать до десяти с половиной, то езжай и тяни к светлому будущему. Понимал, что почти на смерть и когда в ЦК заикнулся о жене сыне и младшей дочери, то на него посмотрели, как на предателя.
– Чего это вы задумали, товарищ Кузнецов? – Валериан Владимирович выпучил на него свои холодные бесцветные глаза, – В Харбине переметнуться решил, – перешёл на ты и из-за стола вывалился, навис над Степаном.
– Да, что вы Валериан Владимирович…
– Так решим, – Куйбышев не сел, продолжал выхаживать по кабинету и смотреть в глаза тоже вскочившему Кузнецову, – Я бумаги смотрел, – член Политбюро ЦК ВКП(б) кивнул на стол, – Жена и трое детей. Старшая дочь за мужем. Пусть живут и работают в Москве и тебе дураку спокойней будет. Там провокация на провокации, то китайцы арестовывают, то японцы, то белогвардейцы, сволочи недобитые, шалят. Потерять семью хочешь? – и опять зло своими на выкате глазами вперился. Страшно. Бешеный.
– Нет, что вы, Валериан Владимирович, наоборот я хотел просить, чтобы их с собой не брать, – пролепетал наконец Степан.
– Дурак! Партия тебе такое дело доверило, неужели она о твоих близких не позаботится? Вот что ты за человек? Выбесил меня! А всё почему, двух слов чётко сказать не можешь! Как переговоры-то будешь проводить? Ладно, прости, Степан Матвеевич, я сам твою кандидатуры предложил. Ещё до Революции тебя помню. Ты, там смелее, а то затравят. И язык учи, а не говори ни кому. Тайно. Может в деле пригодится, а может и жизнь спасёт.