Охота на Тигра 1. КВЖД
Шрифт:
Сантиметра два с половиной в длину и около двух в диаметре, ну, нет, там не диаметр. Трапеция, скорее, вот большая грань этой трапеции два сантиметра. Кристалл был не огранённым и структура камня была видна. Цвет у него неожиданный. Так почти чёрный – тёмно-фиолетовый, а если попадал на него свет, то часть камня становилась ярко-синей и не там, куда падал свет, а с противоположной стороны. Прошли фотоны через его черноту и выбрались уже красиво окрашенные.
Подобрав камень, и опять с трудом приняв облик прямоходящего разумного, Иван Яковлевич бросился (ну, да пошкандыбал) к двери. Спустился, совсем
Чтобы хоть чуть прийти в себя Брехт сел на скамейку у входа в подъезд и закрыл глаза.
– Удар током взрослого электрического угря может оглушить лошадь.
– Лошадь и капля никотина убивает…
– Действительно. Нежизнеспособная какая-то зверюга…
Рейнгольд Штелле пришёл в сельсовет пораньше и на удивление застал там многолюдье, и чуть не бунт. Председатель колхоза стоял на крыльце большого кирпичного дома и собачился с десятком женщин. Выглядело это довольно забавно. За несколько лет своего председательства в деревне, где практически никто не знал русского языка, ну, разве несколько мужиков, что поработали в Омске или служили в армии, Андрей Семёнович Крохов выучил не больше двух десятков немецких слов. Председатель сельсовета Штанмайер Август, время от времени стыдил Крохова, ну, когда тот был не с глубочайшего похмелья или вовсе не пьяный.
Вот и сейчас председатель колхоза стоял на крыльце и кричал женщинам, что обступили его про трудности на пути к коммунизму и про голод в Африке. На чистом русском. Нет, скорее на нечисто русском. Андрей Семёнович, был до увечья грузчиком на железной дороге и каждое второе слово было матом и выдавал он их с такой скоростью, что даже прилично знавшие русский Штелле и Штанмайер щурились стараясь перевести это у себя в голове. Выходило с трудом.
В ответ женщины, выучившие по-русски только два слова «колхоз» и «работа» орали на Крохова и совали ему под нос плачущих грудных детей. Продолжалось это довольно долго и неизвестно, чем бы закончилось, но тут решил всё же Август Сеппэлевич вмешаться и прикрикнув на женщин, выдрал из толпы самую бойкую – Ольгу Тилл, и спросил, чего припёрлись, почему не в поле.
– Дети плачут не переставая, есть хотят, выдайте хоть по несколько фунтов зерна! – и этому плачущего ребёнка сунула под нос.
– Зерно только на посадку, и то может не хватить.
– Дак, что нам с голоду умирать! – и опять все бабы заголосили хором.
– Уважаемые фрау, мы с председателем сегодня подумаем. Наверное, начнём кормить людей на полях, – снова попытался успокоить женщин Штанмайер.
– Чем?
Август тяжело вздохнул:
– Сварим похлёбку из картошки и брюквы, чуть лебеды и крапивы добавим.
Женщины снова зашумели, но уже не так бойко и дети, видно устав плакать, почти успокоились.
– Идите на работу, не доводите до греха. Не дай бог милиция из города нагрянет.
Упоминание милиции совсем фрау успокоила, и они по одной стали расходиться.
– Что ты им сказал Август Сеппэлевич? – так председателя сельсовета кроме Крохова
– Что сварим им такую же похлёбку, как и свиньям. Ты, председатель, не доводи до греха, а то ведь побьют тебя женщины, дай команду. И пацанов пошли крапиву молодую собрать. А завтра давай собирайся в Омск поедем. Нужно подумать, чем людей кормить.
– Я не поеду. Меня за самоуправство тут же из партии выпрут, а то и глядишь арестуют, – Крохов зашёл в сельсовет и зло хлопнул дверью за собой.
Рейнгольд тихонько зашёл за ним и стараясь не попадать под горячую руку, проскользнул за угловой стол – его законное место.
Андрей Семёнович посидел чуток, обхватив голову, а потом вскочил и стал сильно прихрамывая на правую ногу, что после давнишнего перелома срослась неправильно, и теперь была короче левой, нарезать круги по кабинету. Потом утомившись, видно, встал напротив Штелле и, цедя слова, словно монетки отсчитывал, проговорил.
– Роман, ты дай команду. Ну, там… Ну, понял… Я это… – рукой махнул, – Не, не поеду. Арестуют ссуки. Что делать-то!? Да, ты сиди! – он снова махнул рукой.
– На сколько человек. Амбар почти пустой. Надо свиней резать.
– Умный!!! Вон садись на моё место, да если я только заикнусь об этом в райкоме, тут же поеду на Сахалин. Думай, давай, ты же грамотный.
– Я?! – опешил Штелле.
– А! Иди, Роман, дай команду. Плохо мне.
Это было правдой. Крохов был белый совсем, даже синюшный. И дышал как-то порывисто. И не похмелье было тому виной, хоть и разило от него, как из помойки.
– Идите домой, товарищ председатель, я, конечно, дойду до свинарника и дам команду. Только вы хоть строчку черкните, мне Эрнст не поверит.
– Черкну, – Андрей Семёнович плюхнулся на стул за своим столом и, правда, попытался что-то написать, и тут его как-то скрючило, и он боком завалился на пол, да ещё и головой ударился об деревянный, из толстенных досок собранный пол. Гулко так получилось.
Рейнгольд бросился к председателю, но что делать не знал, и выбежал на крыльцо, где, свернув толстенную козью ножку, приводил нервы в порядок Штанмайер.
Тот, войдя в избу, пощупал на шее пульс у Крохова и, крякнув, прорычал, скорее, чтобы хоть что-то сказать.
– Допился. Удар должно быть. Давай, запрягай телегу, в город его повезу. Тут без врачей не обойтись.
– Лошади не кормлены, ни одна не доедет до Омска.
– Донер Ветер! Покорми!
– Чем? Овса уже две недели нет.
– Сынок, не дури, нужно отвезти председателя в Омск, подумай, если он здесь окочурится, то милиция ведь приедет разбираться и точно вызнает про бунт бабий. Пересажают всех. Думай.
– У выселенных можно купить, но дорого.
– Да, чёрт с ним! Сколько надо говори!
– Рублей двадцать, – пожал плечами Штелле.
– Ого! – Штанмайер посмотрел снизу вверх в глаза Рейнгольда и, не увидев, видно, в них блеска наживы, сдулся как-то и, пошарив по карманам, вынул мятые бумажки и мелочь.
Пересчитали. Семнадцать рублей пятьдесят девять копеек.
– Хватит? – зло почти посмотрел на писаря, словно это он за такие сумасшедшие деньжищи торбу овса продаёт.
– Я объясню, что случилось и чем может закончиться.