Охота на зайца. Комедия неудачников

Бенаквиста Тонино

Результат: я не только по–прежнему в дерьме, но вдобавок эти два подонка еще и получили благословение властей.

И теперь они сами приближаются ко мне.

Спокойные.

Отступать, отступать до самого электрощита. Они не понимают и все приближаются. Зеленая кнопка, красная кнопка и еще одна, маленькая, сверху, которую ни в коем случае нельзя трогать — общий выключатель. Четырехгранник выскальзывает у меня из пальцев, я нащупываю кнопку, жму, щелчок…

Полная темнота. Они резко остановились.

— Mortacci tuoi!..

У

меня времени, как раз чтобы успеть проскользнуть к себе. Я приникаю ухом к двери. Толчки, они натыкаются на двери, из–за пары ударов кулаком в мою собственную у меня глохнет ухо. Они вынуждены сменить вагон. Какими бы ловкими воры ни были, работать вслепую они не смогут. «Еще увидимся, — слышу я, — еще увидимся». Опять «Mortacci tuoi» (проклятье моим мертвецам), и дверь тамбура закрывается за ними. Если только они меня не поджидают, притаившись в темноте. Может, они хитрые, эти ублюдки.

Они наверняка вернутся, но у меня есть время подготовиться.

— Включите свет, а то, мне кажется, я сейчас упаду, — слышится дребезжащий голос.

Я оборачиваюсь в темноте и замечаю силуэт сони, стоящего в десяти сантиметрах от меня.

— Вы меня чуть не напугали. Свет сейчас нельзя включить, во всем вагоне тока нет… Ложитесь пока на мою кушетку.

Три светящиеся точки вблизи показывают, что скоро 3.30. Внезапно его дыхание учащается, затем на мгновение замирает в леденящей тишине.

— Э… эй, только без глупостей, говорите что–нибудь!

Вместо ответа тело рушится наземь с глухим стуком, задев головой мое колено. Я не шевелюсь.

Затем прижимаю ладони к своим векам, чтобы хоть на миг уединиться в собственной голове.

Мои зрачки привыкли к темноте. Сделав шаг к своей сумке, я наступаю ему на щиколотку, а он даже не вскрикнул. Я отыскал наконец карманный фонарик, после того как разбросал все свои вещи, и направил луч ему в глаза. Он без сознания. Его тело валяется на полу, словно гнилой плод, упавший с ветки. Наверное, я должен бы встревожиться. Не знаю, но, похоже, с меня чуточку хватит.

*

Я снова зажег свет, но в голове у меня от этого нисколько не прояснилось. В коридоре наконец человеческое существо — какой–то потягивающийся старичок, которого, видимо, разбудила темнота. Значит, еще живой.

Не знаю, что надо делать, чтобы вернуть кого–либо к жизни, — то ли хлопать по щекам, то ли брызгать водой? Попытаюсь вспомнить его имя. Жан–Жак?

— Жан–Жак… вы в порядке? Вам жарко? Хотите попить чего–нибудь?

Мои дурацкие вопросы вынуждают его с трудом открыть глаза. Я слегка брызгаю ему в лицо водой и прикладываю к губам горлышко бутылки.

— Это… ничего… такое со мной и дома случалось… немного жарковато… недостаток сна…

— Вы можете подняться?

Он закрывает глаза в знак согласия и опирается

на мою руку, чтобы встать на ноги.

— Когда мы будем в Милане?

— Через час, итальянцы вроде решили наверстать опоздание.

— Вы не волнуйтесь из–за того, что со мной случилось… Такое бывает… я сойду, как договаривались, врач мне не нужен.

— О, знаете, в настоящий момент я не волнуюсь, мне некогда.

Он смотрит на мои разбросанные на полу вещи и начинает их подбирать.

— Да бросьте вы, плевать на них, потом я сам приберу, дайте дух перевести, мне сейчас не до них, пускай валяются, пускай пачкаются!

— Старая привычка. Если я когда–нибудь выпутаюсь из этого, я вас не забуду. Это не пустые слова, у меня скоро будет много денег, по–настоящему много, и я вспомню, что вы для меня сделали.

Сам не знаю почему, я расхохотался. Нынешней ночью со мной чего только не было, но такое…

Я этого типа оскорблял, раз десять желал ему смерти, даже пытался унизить. А он?..

— Послушайте, даже не знаю, как вам это сказать, но вы не находите, что ситуация довольно нелепая? Жан–Жак… Вы ко мне залезли, чтобы спрятаться от таможни, я сражаюсь с контролерами и всякими проходимцами, вы отрубаетесь при первой же возможности, сулите мне бабки, и при этом вам нечем заплатить за телефонный звонок. Я уже ничего больше не понимаю, да и не пытаюсь понять.

— Меня зовут Жан–Шарль.

Я поразмыслил одно мгновение и снова разразился смехом. Не искренним смехом — отстраненным. В эту секунду ничто больше меня не страшило: ни контролеры, ни тюрьма, ни воры, ни прочее жулье. Эту секунду я украл у вселенской логики.

— Не хочу употреблять высокопарные слова, но если вы мне и должны что–нибудь, так это ночь сна и хоть какое–нибудь подобие правды.

Не задам больше ни малейшего вопроса этому субъекту, надо, чтобы все исходило от него самого. Он складывает мою измятую рубашку и протягивает мне:

— Это у вас для обратного пути?

— Да. В любом случае она бы как–нибудь по–другому испачкалась, я не способен содержать свою форму в порядке, в «Спальных вагонах» у меня репутация неряхи.

Перестук колес смягчается, опоздание наверстано. Жан–Шарль садится на мгновение и вытирает лоб. Не похоже, чтобы ему стало легче.

— Вы ведь поняли, что я болен, — говорит он так, будто это изначально само собой разумелось.

Что еще можно сказать после такого признания?.. Мне больше не нужны никакие эвфемизмы.

— Это оно и есть, ваше подобие правды? У меня тут все насквозь липкое и мокрое от вашего пота, с вас градом льет, а я только тем и занят, что пытаюсь осушить это болото. Я вовсе не хочу вас унизить, но я бы вполне без всего этого обошелся… Знаю, это не смешно, но вы у меня тоже смеха не вызываете.