Охота на зайца. Комедия неудачников
Шрифт:
Да что я им такого сделал!
Если я задержусь тут еще хоть на час, они меня достанут. Я рванул так, что чуть не разорвались легкие. Я топтал поля на своем пути и ворвался в город как угорелый, уже близкий к полному удушью. Прохожие на моем пути хлопали в ладоши, но я не замедлил шаг, пока не очутился перед Бьянкиным домом.
Она строчила на машинке, сидя перед телевизором.
— Что это за чемодан, Антонио?
Я не решился сказать ей, что для нее этот чемодан может стать столь же роковым, как и для меня самого.
— Я сию же минуту уезжаю, иначе
Должно быть, на меня в этот миг противно было смотреть. Задыхающийся, покрытый грязью и струящимся потом. Вид совершенного психа. Она обняла меня.
— Тут весь город расспрашивает о тебе. Из какой ты семьи, не собираешься ли уехать и когда.
— Уехать? Когда отходит последний автобус на Рим? Быстро!
— В пять часов.
На моих уже без десяти.
Я высвобождаюсь из ее объятий слишком грубо, конечно, бросаюсь в свою комнату и заталкиваю в дорожную сумку кой–какие вещи и несколько пачек наличных. Бьянка, не сказав ни слова, вновь садится за свою работу, делая вид, что не замечает меня. И внезапно я понимаю, что навсегда перестал для нее существовать. Но страх преодолевает даже угрызения совести. Я поколебался еще секунду–другую, буркнул «до свидания» и выбежал прочь.
В автобусе сидело человек тридцать, большей частью паломники.
— Когда отправление? — спросил я у шофера, стоявшего возле дверцы.
Он показал три пальца. В глубине салона я нашел пустые места и рухнул там в изнеможении.
Джакомо с дотторе и сами со всем справятся. Без меня они даже лучше сумеют заставить эту землю плодоносить. А я вернусь, когда весь этот шум в городишке уляжется наконец, когда епископ уже отслужит свою обедню, когда ватиканские ищейки закончат свои расследования, а американцы вернутся к своей химчистке. Я прижимаюсь к стеклу, чтобы бросить на Сору последний взгляд.
И тут все как–то притихли.
Кроме водителя, который о чем–то нервно спорит с двумя служащими компании.
Даже не знаю, что и подумать. Паранойя, что ли, у меня начинается, но, кажется, они смотрят на меня. К ним присоединяются двое местных торговцев, узнаю хозяина кафе. И все они украдкой косятся в мою сторону. Нет, нет, конечно же, я ошибаюсь. Но я всенепременно рехнусь, если позволю так разыгрываться своей подозрительности. Вот и три минуты истекли. Шофер тянет время, их спор оживляется, они пытаются говорить тише. Я приоткрываю окно, но уловить все–таки ничего не удается. Шофер качает головой, его берут за руки, тянут, слегка встряхивают. Ничего не понимаю.
И вдруг на какое–то короткое мгновение улыбка снова возвращается на его лицо. Он поднимается в автобус и, не присаживаясь, небрежно бросает:
— У нас тут кой–какие неполадки с мотором. Автобус сейчас не пойдет. Компания приносит свои извинения. Попробуем найти вам другую машину сегодня же вечером. А пока всем придется выйти.
Пассажиры ворчат, встают, пытаются переубедить шофера, который лишь широко разводит руками.
Я остаюсь сидеть как громом пораженный, изнемогающий, недоумевающий. Я все еще никак не могу осознать, что
Сволочи…
Все равно не получите.
Я выхожу и миную кучу заговорщиков. Хозяин забегаловки отводит взгляд.
Вы хотите меня задержать, связать, лишить возможности двигаться. Не знаю, к чему вы клоните. Но вам меня не заполучить.
Сворачиваю за угол, туда, где стоянка трех единственных такси в городе. Кто–то хватает меня сзади за руку. Я вздрагиваю, уже готовый влепить кулаком по роже любому, кто только попытается меня остановить.
— Э!.. Э!.. Да успокойтесь же, господин Польсинелли! Это я, вы меня узнаете?
Нотариус. Какого черта ему тут надо?
— Я вас уже давно повсюду разыскиваю, да все никак не могу поймать.
— Скажете тоже. Тут это всем, кому угодно, удается, кроме вас. Я очень спешу. Что вы хотели?
— Я как раз и собирался вам это сказать, но… но… это довольно щекотливый вопрос… Быть может, я и ошибаюсь, однако…
Он склоняется к самому моему уху и украдкой оглядывается.
— Я, конечно, связан профессиональной тайной, синьор… но полностью избежать утечек информации бывает невозможно… Сам я тут совершенно ни при чем, могу поклясться… Но весь город уже как–то узнал про эту оговорку…
— Какую оговорку?
— То есть как это «какую оговорку»? Да это же было первое, что я вам пытался растолковать, как только вы приехали! Суть этого пункта в том, что после вас земли полностью отходят общине.
— Не понимаю.
— Вы же знаете, каково было пожелание господина Тренгони. В том случае, если вы откажетесь от земель, их унаследует город, и то же самое в случае вашей… вашей, хм… кончины.
— Простите?
— Все это на бумаге, черным по белому… И вот теперь, когда Сант'Анджело явил нам свою милость и… снизошел, так сказать… а вы сделали миллионы на его винограднике…
Дикая головная боль начинает разрывать мне череп.
— В общем, остерегайтесь, господин Польсинелли…
Ноги меня едва держат. Я прислоняюсь к стенке.
— Подождите секундочку… погодите… Так вы утверждаете, что местные… лишь бы только поделить виноградник… будут готовы даже…
— Я ничего такого не утверждаю. Это все. И желаю удачи, синьор.
Он делает рукой короткий жест в знак прощания и удаляется.
Люди, завидев меня, переходят на противоположный тротуар.
Терраса кафе переполнена и совершенно безмолвна.
Тебя здесь слишком любят, чтобы позволить убраться отсюда, сказал вчера тот мальчишка… И все эти немые лица в окнах. Неподвижные.
Из–за угла появляется такси. Я чуть было не бросаюсь под колеса. Водитель резко тормозит.
— Ты что, очумел?! — вопит он.
Машина свободна, и я уже хочу просунуться на заднее сиденье, но он блокирует дверцу.
Издалека, из–за грузовика с арбузами, чья–то осторожная тень делает ему знак не брать меня.
— Не могу, у меня вызов…
Я больше не знаю, что делать. Я так долго не протяну. Это заговор. Я роюсь в сумке и вытаскиваю оттуда увесистую пачку банкнот. Ни малейшего понятия не имею, сколько там.