Охота на журавлей

Николаева Ольга

Это было еще одним камнем преткновения в их семье: Миша категорически не хотел понимать все тонкости и нюансы работы в крупной компании. А еще более не хотел слышать, что для сохранения своей должности, статуса и зарплаты Арине постоянно приходится наступать на горло собственной песне. То есть идти против совести, собственных убеждений, иногда - и против закона. И что из этого было хуже для нее, еще неизвестно. Почему-то, мужу казалось, что все эти нравственные и законодательные дилеммы можно решить простым разговором. Ну, то есть, прийти в кабинет к шефам, стукнуть кулаком по столу и потребовать… А если здесь не понимают, то найти контакты генерального, который то ли в Питере сидит, то ли в Москве, и позвонить или написать ему. Вот совсем же не был ее муж дураком, но в некоторых случаях просто умилял своим непосредственным взглядом на жизнь. И это Арину сейчас нереально бесило. Наверное,

впервые за все время их знакомства, доводило до состояния, когда хотелось на парня наорать. Но чувство такта, воспитание, любовь к нему и нежелание ссориться - все это ее останавливало в самый последний момент. Потому она все чаще и отмалчивалась.

– Миш, пойдем спать, а? Ну, правда, у меня больше ни на что сейчас сил нет. И то, не уверена, что заснуть смогу… - Уже несколько ночей подряд она маялась от тяжелых мыслей, даже сами сны были продолжением рабочих будней. Иногда, просыпаясь, Арина не могла понять, спала ли вообще, или так и продолжала всю ночь о чем-то думать…

– Хорошо, пойдем. Ты укладывайся, а я сейчас уберу на кухне и приду.

Он не просто убрался и вымыл посуду. Еще и об Арине позаботился: притащил поднос, на котором стояли два бокала вина, сыр, нарезанный по-мужски крупными ломтями, колбаса, яблоко, груша и гроздь винограда.

– Что есть в печи, все на стол мечи, да?
– Глядя на такую заботу, быстро расхотелось сердиться. Хотелось просто закрыть глаза, пристроиться на груди у мужа с полным бокалом вина и позволить ему кормить себя виноградом. И сыром сверху, конечно же. Сыр - слабое место Арины, и Миша этим пользовался бессовестно, каждый раз, когда хотел ей сделать приятное.

– Вижу, что ты не уснешь без успокоительного. Вот, приготовил, а к нему закуску. Твое любимое, между прочим, чилийское.
– И это была еще одна сторона Миши, за которую Арина его любила и ценила: он всегда подмечал и замечал все ее пристрастия, даже если она всего раз о чем-то и обмолвилась. Правда, иногда сиюминутный каприз мог быть принят как очередное «любимое» блюдо, кино, место, время и прочее… И приходилось убеждать, что не нужно больше покупать этот творожок или шоколадку: Рина уже на всю жизнь ими наелась, а Миша продолжал нести их и нести. Со временем просто привыкла быть аккуратнее в выражениях. И если чего-то очень сильно захотелось, то сразу ставить точки над «и»: хочется только сейчас, завтра уже не нужно.

– Ну, давай тогда, будем вместе успокаиваться. Одна я целый пузырек не осилю.

Вино, действительно, помогло расслабиться. А еще объятия мужа помогли. И массаж, легкий и ненавязчивый. Сначала руками, потом к ним подключились губы. Они были горячие и твердые, и в каждом месте, где они прикасались, сразу становилось теплее и легче. А когда Миша приподнял волосы на затылке и провел языком по ямочке, кажется, головная боль совсем прошла… Возникли другие проблемы и потребности, с рабочими делами никак не связанные…

Миша умел сделать так, чтобы Рина забыла обо всем. Он, кажется, разузнал и выучил все самые трепетные места на ее теле. Вот слегка проводит пятерней по затылку, вплетая пальцы в волосы - и ее веки начинают опускаться сами собой, тяжелеют в предвкушении хмельного удовольствия… Вот горячее дыхание пробежалось по нежной коже за ушком и спустилось к шее - и Арина, того не желая, уже выгибается навстречу мужчине всем телом. Губы коснулись ямочки меж ключиц, пощекотали, им на смену пришел язык, отрывистыми щелчками дарящий ласку - и ее дыхание начинает сбиваться, горло пересыхает, попытки глотнуть больше воздуха не утоляют жажду, а только больше ее распаляют. Рина всегда, в таких случаях, пыталась дышать носом, сжимала губы, запрещала себе открывать рот… Редко, когда это долго получалось. Сначала вздохи срывались, иссушая и без того горячие губы, потом они становились все громче и протяжнее, все более сбивчивыми и неожиданными. Миша довольно улыбался, как правило (это если она могла его видеть), и слизывал эти вздохи, стараясь немного приглушить. Иногда забывался, а может - заслушивался, позволял уже постанывать громче, а потом уже и кричать в голос. Арина же, если честно, быстро теряла способность себя контролировать. Тело и голос начинали жить своей жизнью, подвластной лишь любимому и желанному мужчине, а тот с удовольствием властвовал.

Она обожала ощущать, как он прижимается к ней всем своим горячим, крепким, сильным телом, обволакивает жаром, пышущим из него, заставляет саму гореть, плавиться и извиваться. Пальцы, порхающие по коже, не замирающие ни на секунду, дарили ей какое-то беспокойное наслаждение: это когда кажется, что уже слишком много удовольствия, и пора бы остановиться, чтобы не сгореть, и очень страшно, если эти пальцы остановятся. Иногда Арине хотелось его направить, показать, какой ласки еще бы хотелось… Но она стеснялась, до невозможности. Даже не понятно, отчего. Ведь муж никогда не

давал ей повода для сомнения. Наоборот, спрашивал, как ей нравится, чего хочется больше всего… А она каждый раз ломала себя, чтобы выдавить вслух то, чего желала. Вот просто не могла повернуть язык, чтобы произнести пару слов. И бедный Михаил, как сапер, каждый раз играл вслепую, пытаясь угадать, чего же хочет его милая. Прислушивался к звукам, присматривался к телу, к тому, как реагирует на прикосновения… Нужно, правда, сказать, что сапер из него вышел отменный: он почти не промазывал никогда. А бывало, что в поисках нового места и ласки, которой Арине хотелось бы, открывал еще нечто, неожиданное для них обоих. Иногда эти поиски затягивались надолго, доводя их обоих до помешательства. Девушка просто переставала понимать, что происходит, лишь требовала у мужа, чтобы он, наконец, сделал то, ради чего затевал весь сыр-бор. Ей до одури хотелось почувствовать горячую, такую необходимую для счастья наполненность. В этот момент пропадали все моральные запреты и стеснение, и она прямым текстом озвучивала «ну же, давай, Миша, я так хочу тебя!». Это было верхом ее раскованности и распущенности, на которую когда-либо решалась. Видимо, мужу этого хватало с лихвой: будто подстегнутый просьбами, он срывался, явно чувствовалось, как он резко себя отпускает, позволяя телам жить своей жизнью, более неподвластной разуму. Каждый раз он вбивался в нее, будто сейчас - последний шанс выдался, и больше никогда ему не увидеть такого наслаждения. От того, как откровенно хорошо было Михаилу, Арина окончательно сходила с ума. В любом положении, как бы они до этого ни исхитрились улечься, искала его руки, переплетала пальцы, сжимала их с какой-то безумной силой, и только тогда улетала. И с наслаждением ощущала, как горячее тяжелое мужское тело прижимается к ней, обволакивает, будто вплавляется, стремясь прорасти друг в друга, а потом блаженно замирает, становясь еще тяжелее, но уже сладко-безвольным…

У них было совсем не так в постели, как, порой, делились подруги. И не так, как писали в горячих женских романах и журналах, специальных, для женщин. Но, скорее всего, и те, и другие, и третьи откровенно придумывали и сочиняли. Так не бывает, чтобы перестать соображать от удовольствия или забывать, где находишься. Во всяком случае, с ней такого никогда не случалось. Но Арина и не хотела бы превратиться в животное, не понимающее, что происходит. Ей, наоборот, нравилось, что ее сознание всегда остается рядом. И Мише, наверняка, это тоже нравилось. Ведь он до последнего все держал под контролем, и ни разу не было, чтобы он совсем потерял рассудок. Потому и были их ночи такими сладкими, наполненными доверием друг к другу и удовольствием.

Глава 8

– Арина Сергеевна, как ваши успехи? Мне прямо сейчас, после совещания нужно отправить начальству список фамилий и дат.
– Хорошее настроение, вызванное воспоминаниями о вчерашнем вечере и ночи, как ветром сдуло. Вот, вроде бы, неплохая женщина их директриса, Ирина Петровна, очень симпатичная и ухоженная блондинка, с замечательной стройной фигуркой, для ее возраста удивительной, мило улыбается при случае… Но иногда создает впечатление, что ты находишься прямо перед пастью акулы. Она и не кричит, и не обижает, но таким тоном с тобой разговаривает, таким презрительно-холодным взглядом умеет насквозь пробуравить… У Арины каждый раз потели ладони и отнимался на время язык, когда начальница к ней вот так обращалась. А это в последнее время происходило все чаще. Потому что увольнять людей она не умела, и учиться этому совсем не собиралась.

Вот и сейчас, вместо того, чтобы ответить четко и по делу, ведь даже об отсутствии результатов нужно было что-то сказать, девушка мялась, все острее ощущая направленные на себя взгляды коллег и руководителей. Чувствовала, что все больше раздражает окружающих, а уж Ирину Петровну - и подавно, да только ничего не могла с собой поделать. Чем дальше, тем сложнее было собраться с мыслями и с духом, и тем глупее и жальче она выглядела.

– И долго молчать собираетесь? Я что тут, клоун, чтобы перед вами плясать и уговаривать сделать свою работу? Или попугай, должна по сто раз одно и то же каждому повторять?
– Шефиня распалялась все больше с каждым словом. Становясь все более некрасивой и почти отталкивающей в своем гневе.

Дальше было много громких и некрасивых слов, под градом которых несчастная девушка сидела, будто распятая. Ее никогда еще, наверное, так сильно принародно не оскорбляли и не обижали, как сейчас. Даже в школе, когда она однажды пришла на уроки совсем без сменной обуви и без учебников. Но там была долгая и неприятная предыстория, о которой нельзя было рассказать на классном часе, да и вообще никому рассказывать нельзя. Вот и приходилось молчать, краснеть и ждать, когда же этому издевательству наступит конец.