Охота за ведьмами

С широко раскрытым ртом, шумно втягивая в себя воздух, он бежал по лугам вдоль берега фьорда. В носу и в горле он все еще чувствовал дым и жар костра, а крики по-прежнему раздавались у него в ушах, грозя разорвать голову. Он бежал без всякой цели, не зная, куда бежит, лишь бы убежать прочь. Прочь от столба дыма, который все еще отчетливо виден на фоне светлого неба на северо-западе. Прочь от ревущей, вопящей толпы, которая, точно в хмельном угаре, скачет и пляшет вокруг костра. Прочь от ненависти и злобы, которые в последнее время

обрушивались на него всякий раз, как он осмеливался показаться на людях.

Он бежал уже не один час. В висках у него стучало, в груди все сильнее кололо. Руки и ноги двигались, будто их толкала какая-то неведомая сила, намного превышающая его собственную. Лихорадочное исступление первых минут бегства мало-помалу сменилось состоянием тупого полузабытья, пружинящий под ногами луговой грунт словно укачивал его. Когда на пути его встретилась речка, он перебрался через нее, даже не сознавая, как он это сделал. Он не заметил, что местность вокруг него начала постепенно меняться. Широкая полоса лугов сузилась, потесненная подступившей ближе к фьорду грядой холмов. Кое-где их крутые склоны понижались, прорезанные ручьем либо дорожной колеей, уходящей за холмы — к селениям, к людям. Всякий раз, как ему попадалось такое открытое место, он, не отдавая себе отчета, старался держаться поближе к берегу и от страха еще больше сжимался на бегу. На прибрежных откосах росли кое-где деревья и кусты. Постепенно их становилось все больше, и они перешли в сплошные густые заросли, над которыми возвышались отдельные могучие деревья.

Силы его давно исчерпались, и он уже довольно долго держался на ногах единственно за счет той силы, которую страх, ненависть, ужас и гнев в иных случаях способны породить в человеке. Но и она в конце концов иссякает, и нередко она иссякает внезапно, ибо это сила, существующая как бы независимо от тела и ничем не управляемая. Когда он перепрыгнул через какую-то яму, ноги у него подкосились. Он пробежал по инерции еще несколько шагов, но потом ноги окончательно отказали, и он рухнул наземь на полном ходу. Не успев подставить руки, он проехался лицом и одним плечом по земле и замер на мягком луговом ложе, впервые за долгое время найдя покой и добрый приют.

Необычного вида фигура отделилась от подножия прибрежного холма — высокий, богатырского сложения человек, тело которого, казалось, состояло из одних лишь костей и мускулов. Отросшие волосы и борода были чугунно-серого цвета, а одеждой служил ему длинный черный балахон с капюшоном.

Сидя на стволе упавшего дерева, человек давно уже смотрел то на бегущего, который все больше к нему приближался, то на дым, который грозно и зловеще висел над землею на западе, в том мосте, где бухта фьорда сужалась в узкий пролив, зажатый с обеих сторон холмами.

Бегущий внезапно свалился наземь менее чем в двухстах метрах от подножия холма, и человек поспешил к нему. Походка его, легкая и мягкая, как у кошки, до странности не вязалась с его ширококостной бычьей фигурой. Стремительным шагом он приближался к упавшему, который едва приметным бугорком виднелся среди высокой травы. Подойдя, человек нагнулся

к нему и, взяв рукой за плечо, перевернул на спину. Это оказался мальчик лет пятнадцати-шестнадцати. Его налитые кровью глаза были широко раскрыты, невидящий взгляд неподвижно вперился в небо. Грудь его часто и шумно вздымалась и опускалась, в уголках рта застыла пена.

Мгновение человек стоял, глядя в лицо мальчика. Потом осторожно приподнял ему голову и вытер пену с его губ. Мальчик ничего не замечал. Глаза его, красные и пустые, продолжали неподвижно смотреть в небо. Лишь частое свистящее дыхание свидетельствовало о том, что он жив.

— Что с тобой, мальчик, куда ты бежишь?

Человек говорил зычным басом, но слова его звучали приветливо, и взгляд мальчика постепенно приобрел осмысленное выражение. Он повернул голову и взглянул на того, кто склонился над ним. Потом хрипло прошептал:

— Они… сожгли… мою мать.

Тело его сразу обмякло, глаза закрылись и голова свесилась набок. Он потерял сознание и погрузился в миротворное забытье.

Человек медленно распрямился. Он крепко стиснул зубы, и на скулах его заиграли желваки, а желваки на лбу вздулись. Воздев руки к повисшему в небе дыму, он яростно потряс кулаками, и голос его раскатился по тихому фьорду, гулко отдаваясь от холмистых берегов:

— Звери! Звери проклятые!

И, словно разрядив свой гнев в этом возгласе, он снова стал спокоен. Пригнувшись, он бережно взял мальчика на руки и быстро зашагал в сторону поросшего деревьями склона.

Подойдя к подножию холма, он еще раз обернулся и взглянул на дым.

Пустой летний воздух трепетал от дуновения легкого вечернего ветерка, и дым медленно рассеивался, точно грязный след злодейства, стираемый чьей-то милосердной рукой.

И человек исчез среди деревьев.

Медленно возвращался мальчик к жизни и к свету.

Почти двое суток прошло, с тех пор как он упал на лугу, и большую часть этого времени он пролежал совсем тихо.

Иногда он всхлипывал и постанывал, изредка вскрикивал.

И почти двое суток человек безотлучно находился у его постели либо где-нибудь поблизости. Когда мальчик наконец очнулся, человек сидел возле него и держал его за руку. Мальчик не замечал этого. Взгляд у него был такой же пустой и неподвижный, как тогда, когда он лежал на лугу. Человек долго смотрел на него молча. Потом сказал:

— Ну что, мой друг? Получше тебе стало?

Звук его голоса словно окончательно разбудил мальчика. Вздрогнув, он с криком отдернул руку:

— Кто ты? Где я?

Он попытался подняться и слезть с кровати, но сильные руки мягко уложили его обратно.

— Ну-ну, спокойно. Здесь никто тебе ничего не сделает. Меня зовут Ханс. А люди называют меня Ханс Силач. Есть и такие, кто зовет меня Ханс Голова. Я подобрал тебя на лугу.

— Они сожгли мою мать.

Голос мальчика осекся. Он сжался в комок и повернулся спиной к Хансу. Тело его содрогалось все сильнее, по мере того как события последнего времени вновь оживали в его памяти во всей своей полноте.