Охотник на ведьм
Шрифт:
– Спасибо за комплимент, – я пригубил вино и заметил, что щеки Элишки горят от ревности.
– Так почему же Марьяна осталась жива? – спросила Катерина. – Она работает на тебя?
– Если бы... – я нахмурился. – Я ее должник.
– Никогда бы не подумала, – мой ответ несколько разочаровал Катерину.
– Не окажись она рядом, пару лет назад я бы подох от потери крови. Впрочем, ведьмам ее не за что винить – оказывая помощь, она не знала кому помогает.
– Выходит, ты умеешь быть благодарным...
– Что тебя еще интересует? – я поднялся, убрал со стола опустевшую бутылку и выудил
– Каковы твои планы?
– Относительно чего?
– Своей дальнейшей жизни, Элишки, меня... остальных ведьм. Ты и дальше будешь делать свою грязную работу?
Я разлил вино. Херес пился удивительно легко. Так же легко он развязывал языки.
– Что касается вас обеих, я думаю у тебя хватило ума понять, что я не для того вас оставил в живых, чтобы...
– Но к чему был весь тот фарс, тот спектакль, разыгранный на нашей кухне? – Катерина мгновенно осушила бокал. – Зачем тебе надо было приводить охотников?
Я посмотрел на нее так, словно услышал несусветную чушь.
– Ты считаешь, что это я навел их на вашу квартиру? Но это они мне сказали, что мы должны «поработать» у вас.
Захмелевшая Элишка забралась ко мне на колени, обвила руками шею, прижавшись лицом к моей щеке.
– Хочешь сказать, что ты ни при чем? – не поверила Катерина. – Каким образом они тогда вычисляют нас?
– По разному. Иногда действительно через меня. Иногда до них доходят какие-то слухи, жалобы от граждан. А еще у них есть любопытные приборы, способные опознать в толпе ведьму. Поскольку ты не разбираешься в технике, бесполезно объяснять их принцип работы.
Катерина нахмурилась и вновь взялась за бокал, когда я подлил ей вина. Вопросы, похоже, временно иссякли. Мы в молчании закончили ужин. Элишка к этому времени успела задремать. Я подхватил ее на руки, попросив Катерину немного прибрать на кухне, и отнес Элишку в спальню. Я бережно опустил ее на подушки, присел рядом. Через пять минут появилась Катерина и присоединилась ко мне.
– Она влюбилась в тебя без памяти, – заметила она и опрокинулась на постель, – что даже не думает о том, чем ты занимаешься и сколько подобных ей на твоем счету. И ты будешь последней свиньей, если погубишь ее.
Я поднялся, глянул в окно. Солнце клонилось к заходу. Времени было около четырех часов.
– Через час будет темно. У тебя есть шанс успеть выспаться перед дорогой.
– Если ты ничего другого не хочешь... – Катерина глянула на меня. – Год назад, ты действительно произвел на меня с ног сшибающее впечатление... Знаешь, ты прав. Если бы тебя воспитала женщина, ты вырос бы слабым, безвольным ничтожеством, коими являются все остальные ведьмаки.
– Наверное, все ведьмы – немного феминистки.
Она рассмеялась.
– Пожалуй... И последний вопрос – что находится в той таинственной комнате, которую после твоего ухода мы не смогли отыскать?
– По идее там должна быть кладовка. Но у меня там хранятся книжки и документы по работе.
Катерина вздохнула, прижалась к Элишке, обняв сестру, и закрыла глаза.
Через час я с трудом добудился обеих.
– Я не хочу оставлять тебя, Янош, – Элишка повисла у меня на шее.
– Это невозможно, милая, – прошептал я, обнимая ее.
– Но... – она в отчаянии смотрела
– Скоро, я что-нибудь придумаю.
За окном между тем было уже темно, небо захмурило, и шел мелкий снежок. Я попытался найти в своем гардеробе что-нибудь подходящее для них, но попытка оказалось не очень удачной. Я дал им теплые носки, Элишке достались спортивные штаны, которые ей пришлось прилично подворачивать, а Катерине – теплая пижама, сверху я дал ей еще один свитер, а на Элишку надел свое пальто.
Они посмотрели на себя в зеркало и принялись хохотать.
– Это все же лучше, чем вы снова замерзнете. Почему вы не догадались в прошлый раз натереться мазью от холода или хотя бы прихватить ее с собой?
– Она воняет прогорклым жиром, – хихикнула Элишка.
– И сестренка побоялась оскорбить твои эстетские чувства, – добавила Катерина.
– Чудесно... – я был в том же костюме, в котором ходил на работу, и лишь замотал на горло шарф.
– Ты действительно вознамерился провожать нас? – изумилась Катерина. – Это исключено!
– С какой стати?
– Нет, Янош, ты знаешь почему.
– Ты думаешь, я не знаю, где находятся колдовские леса? – полюбопытствовал я. – Я могу указать тебе на карте. Более того в совете тоже знают, где находится это место.
Они смотрели на меня во все глаза.
– Но почему же тогда...
– Люди защищают город, а колдовские леса они не считают своей территорией.
– В любом случае – это опасно уже для тебя, – встревожилась Элишка. – Ты представляешь, как они относятся к тебе?
– Мне нечего опасаться, – заверил я.
Рыжий комок скользнул мне во внутренний карман пиджака, тихо пискнув, что Черныш остается дома. Я распахнул окно, и в комнату ворвался холодный воздух и несколько снежных хлопьев. Ведьмы легко заскочили на подоконник и вылетели вон. Я захлопнул окно и последовал за ними.
– Ну, показывай! – едко заметила Катерина, взяла за руку Элишку, и они чуть приотстали.
Однако через час полета я безошибочно опустился у входа в колдовские леса. Сестрички, все же замерзшие, дрожа прижались ко мне, и мы ступили под лесной полог. Чем дальше мы шли, тем теплее становилось. Вскоре они отогрелись и постепенно избавились от моей одежды, свалив все в дупло старого вяза. На них остались только полюбившиеся им кашемировые свитера. Элишка несла мое пальто. Деревья здесь стояли несбросившие листву. Еще спустя несколько минут откуда-то повеяло теплым травяным ароматом, среди ветвей стали проблескивать огоньки. И, наконец, мы вышли на огромную лесную проплешину. Здесь и вовсе пахло летом – всю проплешину покрывали цветущие луговые травы. В центре поляны полыхал огромный костер, а вокруг небольшими группами на пеньках и чурбачках расположилось лесное население. У края проплешины стояло несколько крытых гужевых фургонов. Чем-то представшая картина напоминала мне остановившейся на привал цыганский табор, даром что некоторые обитательницы были одеты в яркие, цветастые одежды, а большинство так и вовсе без них. При нашем появлении головы оборачивались к нам, многие в удивлении поднимались, разговоры и смех стихали, и вскоре над поляной стояла мертвая тишина, нарушаемая только потрескиванием хвороста в костре.