Охотник на водоплавающую дичь
Шрифт:
Женщина подпрыгнула на бугорке.
— Выйти за него замуж! — воскликнула она. — Да вы шутите, боцман Энен.
— Ну вот, гарпун достиг своей цели, а теперь я буду травить канат. Повторяю, ты должна за него выйти. Только брак может спасти этого парня, иначе…
Старый моряк осекся и покачал головой.
— Иначе? — спросила женщина.
— Иначе он пропал: с ним снова случится какая-нибудь беда.
— Неужели женитьба может этому помешать?
— Послушай, Жанна Мари, — продолжал боцман Энен, — ты же должна понимать, что тот, кого с детства балуют, холят и лелеют, как обезьянок-игрунков,
— Боцман Энен, ему, наверное, нужна богатая, молодая, красивая и счастливая женщина, а не такая, как я, ведь я уже не молода и никогда не была красивой, вдобавок бесприданница; с такой обузой жизнь и вовсе будет ему в тягость…
— Перестань! Тебе двадцать пять, и ты считаешь себя старухой? Тысяча чертей! Мне в два раза больше, а я и то не чувствую себя стариком. Ты говоришь, что некрасива? Эх, Жанна, по всему видно, что твой дядя-скряга скупится на зеркала! Ты небогата, но одна богачка парня уже бросила, и теперь ему лучше попытать счастья с бедной женщиной.
— Но зачем я ему?
— Зачем?.. Эх, право, что за вопрос… Да хотя бы для того, чтобы сварить ему похлебку, содержать в чистоте его хибару, больше похожую на хлев, чем на жилище приличного человека, штопать его тряпье, заставлять его злиться, чтобы он не скучал, да, в конце концов, подбадривать его, чтобы он охотнее работал.
— Но ведь господин Ален меня не любит; вы же знаете, что он любил другую — дочку господина Жусслена.
— Пускай! Ну, и что же? Думаешь, мое сердце было нетронуто, когда я женился на Луизон? Я оставил не меньше десятка, а то и двух-трех десятков безутешных красоток во всех портах, близ которых я забрасывал свой лаг, и с оснасткой получше, чем у Лизы; в Пернамбуку у меня даже была одна мулатка. Какая женщина! Желтая, как брюканец, с глазами… словно бархатные клюзы!
— Ален любит не так, как вы, боцман Энен, — возразила Жанна Мари, качая головой, — и вот вам доказательство: он все еще думает о Лизе и о том, как она с ним обошлась; люди утверждают, что, после того как его обманула одна, он говорит гадости обо всех женщинах.
— Полно, полно, Жанна Мари, мы говорим плохо только о тех, кого любим. Ален похож на старых моряков, которые бранят свое ремесло и изо всех сил проклинают соленую воду, но стоит им провести на суше хотя бы неделю, как их опять тянет в море. Это не должно вас пугать, прекрасная вдовушка!
— Я недостаточно молода и красива, чтобы заставить господина Алена изменить свое мнение, боцман Жак. Что бы вы мне ни говорили, это ничего не даст.
— А что, если бы однажды это произошло, если бы его мнение, как ты говоришь, повернуло на другой галс, ты бы передумала, раз я ручаюсь, что, коль скоро бедняга останется один, у него скоро не будет ни гвоздя ни болта?
— О! — воскликнула вдова. — Если бы только я могла пожертвовать своей жизнью, чтобы отплатить господину Алену за то, что он для меня сделал! Я говорю от всего сердца, боцман
— Ну-ну! Ты предлагаешь больше чем следует, и никто не требует от тебя такой жертвы, — возразил моряк. — Стало быть, я разверну паруса и постараюсь направить судно в эти воды. Всякий раз, когда я захожу в лачугу Алена и вижу, как он лежит там один-одинешенек, у меня сердце разрывается, и я готов во что бы то ни стало положить этому конец.
Продолжая излагать ей замысел, созревший в его голове, боцман Энен проводил вдову до дверей дома лавочника.
Затем Жанна Мари поднялась в свою комнату и легла спать.
Но она никак не могла уснуть, будучи не в силах успокоиться после разговора со старым боцманом.
Женщина то и дело повторяла себе, что он сошел с ума, что подобный брак немыслим, но, продолжая уверять себя в этом, она не переставала думать о словах Жака Энена.
XIII. БЕССОННАЯ НОЧЬ
Энен с присущей ему настойчивостью неумолимо стремился к осуществлению замысла, о котором он сообщил Жанне Мари.
Поэтому, как только Ален достаточно окреп, чтобы слушать его, боцман попытался, ни единого раза не упоминая имени вдовы, внушить ему мысль о браке; при этом он беспрестанно твердил о трудностях и печалях одинокой жизни, в то же время расписывая прелести супружества.
С самого начала охотник изо всех сил, оставшихся у него после болезни, отвергал эти брачные планы.
Но, видя, что боцман продолжает проявлять неистовое упорство, Ален решил, что его друг подвержен своего рода навязчивой идее, — следовательно, он скорее заслуживал жалости, чем осуждения, и надо было дать ему выговориться.
Энен воспринял молчание молодого человека как знак согласия и пришел в восторг.
Старый моряк, искушенный в искусстве изучения и предвидения небесных бурь, закаленный в борьбе со стихией, но куда менее сведущий в том, что касается стихии чувств, превратно истолковал молчание выздоравливающего; он известил Жанну Мари о своих грандиозных успехах в перевоспитании Алена, хотя, в сущности, не продвинулся в этом деле ни на шаг.
Между тем нельзя было не заметить, что частые визиты вдовы, относившейся к охотнику с нежной заботой и бесхитростной преданностью, а также скромное очарование Жанны Мари и чистота ее души мало-помалу произвели на молодого человека неизгладимое впечатление.
Продолжая ненавидеть женский пол и обещая себе не нарушать своей клятвы, Ален в то же время делал для вдовы исключение.
Он считал Жанну Мари не просто женщиной или, точнее, видел в ней нечто большее, чем женщину.
Она была для него воплощением материнства.
Однако он не испытывал к ней влечения; мысль о том, чтобы жениться на вдове, ни разу не приходила ему в голову.
И все же благодаря этой ласковой дружеской руке острая боль, которую Лиза оставила в сердце своего возлюбленного, постепенно утихла.
Таким образом, Монпле ощущал потребность в присутствии Жанны Мари, а точнее, матери маленького Жан Мари.
Правда, эгоистичный Ален уверял себя, что, как только он поправится и вернется к привычным занятиям, у него по-прежнему не будет ни в ком нужды.