Охотник на звездном снегу

Смирнов Ярослав

Так примерно думал Лекс, снижаясь на ранцевом двигателе на крышу фризера вспомогательного энергогенератора и пытаясь обнаружить часовых. Однако в визоре боевого прицела не мелькало красным ни в одном из диапазонов.

Лекс мягко опустился на крышу, расщелкнул одной рукой замки ремней ранцевого двигателя, отбежал в сторону… тишина — почти: остальные бойцы его деции приземлились на крышу практически одновременно.

Тишина и спокойствие длились долго, целый час, пока Охотники высаживались в городе, который казался совершенно мирным и тихим, да он и был таким… но полной законченности идиллической картине все-таки недоставало — мешали горы обгорелых трупов,

сваленных в огромные кучи возле административных зданий, и еще непривычно выглядели экскременты на улицах — создавалось впечатление, что человеческое дерьмо выставлено зачем-то напоказ, потому что канализация (Охотники проверяли все) работала исправно.

Впрочем, лошадиного навоза и прочих удобрений животного происхождения на улицах тоже хватало.

Высадка прошла без единого выстрела, люди попадались крайне редко, причем это были не сервы, а свободные граждане, которые находились в таком состоянии, что просто не верилось — как могли цивилизованные люди за каких-то несколько недель, прошедших с начала мятежа, дойти до такого состояния: все они были грязны, завшивлены(!), измождены и крайне запуганы — бежали, куда глаза глядят, едва заметив десантников.

Лекс тогда чувствовал определенную растерянность и никак не мог взять в толк, что же тут произошло. В конце концов сервы — это не рабы в Древнем Риме, они имеют почти те же возможности для нормальной жизни, что и полноправные граждане, их никто не может безнаказанно обидеть, лишить имущества или убить… ну, выбирать они не могут, не пускают их к участию в разных там плебисцитах… да это им и так не нужно! Что ж поделать, не повезло им — не родились на какой-либо из пятидесяти четырех основных планет метрополии, и поэтому не на всякую работу их берут и денег меньше платят… что же теперь — людей жечь?

Однако главные для Лекса события, о которых он старался вообще не вспоминать, начались тогда, когда перед рассветом их деция набрела на окраине города в квартале сервов на детский комплекс, где Охотники обнаружили вооруженных свободных граждан.

После небольшой перестрелки, где был ранен один Охотник и убито десятка полтора местных, завязались переговоры, в результате которых десантников пустили на территорию комплекса, представлявшего собой тесную кучку весело раскрашенных трехэтажных зданий, бассейн и подземный гараж.

Двое предводителей местных, заросшие мрачные люди с каким-то мусором в разлохмаченных волосах, с воспаленными горящими глазами и старыми пороховыми винтовками в руках, выступая от имени свободных граждан Биессы (как определил тот, что был немного толще и значительно грязнее), обрисовали обстановку таким образом: как и из-за чего началось буйство и зверство, они не представляют, но зато прекрасно знают, что эти нелюди, сервы и перегрины, всегда нелюдями были и ими останутся, ежели, конечно, господа Охотники, которых (слава Брату Неба!) Цезарь послал на выручку нормальным гражданам, их не выведут под корень, а вывести их надобно, потому как все они прыщи на лике славной Республики, каковые прыщи надо выдавить и изничтожить, поскольку вышеупомянутые сервы и перегрины есть гады и чудь неместная…

Говорили они вроде бы не спеша, но почему-то перебивали друг друга, и поэтому получалась каша. Старший гастат Альбин, командир деции, лохматых свободных граждан оборвал и, применяя тактику допроса с пристрастием дружественного населения (то есть без физического и психического воздействия и с психологическим воздействием первой степени), выяснил, что эти двое — издатель городской газеты и оператор секции санитарно-очистного

коллектора (Лекс удивился: они были похожи, как близнецы) — выборные руководители, консулы (гастат Альбин поднял брови), а выбрали их на общем собрании сто сорок пять граждан города, из которых сто два мужчины (уже, наверное, восемьдесят семь, машинально поправил Лекс про себя) и сорок три женщины, и все эти граждане держат оборону на территории детского (тут санитар-оператор почему-то сплюнул) комплекса уже восемнадцатый день.

— Так, — сказал тогда Альбин. — А что противник?

— Убиваем, — пожал плечами санитар-оператор и снова сплюнул.

— Ликвидируем по мере возможности, — укоризненно глянув на соправителя, поправил местный медиамагнат. — Делаем вылазки… и вообще.

— Вылазки — куда?

— Да в город. За жратвой, — пояснил консул-санитар и поковырялся в зубах пальцем.

Лекс отметил про себя, что местные, обступившие двоих Охотников (Альбина и его — остальные десантники рассредоточились по периметру), не выглядели голодными. Грязные — да, но не голодные.

— Что-то не видели мы в городе сервов, — задумчиво произнес Альбин. Он уже не допрашивал, просто размышлял вслух. И еще Лекс видел, что гастату что-то не нравится.

— Дак ить все сбежали, — сказал санитар-соправитель и зачем-то рыгнул. — Как начали мы их жечь, так и подались они… подальше. Счас редко кого найдешь,

— Жечь? — поднял левую бровь Альбин.

— Совершенно верно, — встрял в разговор второй консул местного производства. — В ответ на противозаконные действия так называемых сервов, изначально являющихся людьми третьего сорта, выразившиеся в антигуманных протестах по поводу справедливой легитимной меры, предпринятой администрацией Биесского диоцеза, а именно предписании обязательного ношения так называемыми сервами отличительного знака на одежде, являющегося необходимым дополнением к прочим мерам, направленным на благо не-граждан Республики, причем вышеупомянутые протесты сопровождались вакханалией варварства и произвола со стороны так называемых сервов, примером каковой вакханалии являются погромы административных зданий и многочисленные убийства, часть населения свободных граждан Республики, проживающего на территории Биесского диоцеза, выразила справедливый протест, в результате которого некоторая часть террористов-погромщиков из числа так называемых сервов, а также примкнувших к ним несознательных перегринов, получила травмы, несовместимые с жизнью — в основном в результате самовозгораний их жилищ.

Некоторое время гастат Альбин, морща лоб, докапывался до смысла сообщения, а потом сказал:

— А говорите, что не знаете, из-за чего все началось… Но я все равно ничего не понимаю. А легионеры? Где армия?

Газетчик открыл было рот, но Альбин жестом остановил его и ткнул пальцем в санитара-коллектора:

— Говори.

— Ну… эта… где, значит, армейцы высадились, там их и положили. Эти-то гаденыши арсенал взяли, космопорт военный, систему планетарной обороны. Так что кого еще, наверное, на орбите сняли, а других — тех на земле уже и положили.

— Так где мятежники сейчас? — ровным голосом спросил Альбин.

— Так я ж и говорю — убрались, куда подальше. Улетели. А кто не знал, те остались. Но, думаю я, ненадолго…

— Чего ж вы здесь-то сидите? — огляделся Альбин. Лекс, хорошо его зная, понимал, что гастат находится сейчас в состоянии крайнего раздражения.

— А чем плохо? — удивился консул-коллектор. — Живем себе… ждем, пока Цезарь нам помощь пошлет. Мы — люди маленькие, у нас тут окраина…