Охотник: Правила подводной охоты. Третья раса. Большая охота. Операция «Караван»

Янковский Дмитрий

– Ну и что? Учебка осталась за горизонтом.

Эта мысль показалась мне странноватой, но, раз уж беседа возобновилась, я решил выяснить у Паса то, что хотел:

– Слушай, а что у кухарки за прозвище? Что-то знакомое, но я все мозги наизнанку вывернул, пытаясь припомнить.

– Фильм был такой. Старый, еще двумерный. Там отряд десантников высаживается на планете, с которой утеряна связь. А консультантом у них была баба почти под два метра ростом. Капитан Рипли.

– Точно! – этой подсказки мне хватило. – Там еще были твари зубастые, кислотой плевались.

– Нет, у них вместо крови была кислота, – поправил меня Пас.

– Да.

Я давно смотрел. Здешняя Рипли на артистку из того фильма даже лицом похожа.

– Есть такое. Она тебе понравилась?

– Ты что, совсем чокнулся? – я постучал себя пальцем по лбу. – Она же старая!

– По-моему, ей лет тридцать пять.

– Этого мало?

– Зато тело какое! Я и у молодых не видел таких упругих.

– У тебя легкая форма геронтофилии.

– Чего?

– Это изврат такой, когда старух трахают.

– Она не старуха, – возразил Пас.

– Ладно, давай лучше спать, – предложил я.

Пас притих. Честно говоря, первый день за чертой горизонта я представлял себе чуть иначе. Более героически, что ли. Хотелось стоять на палубе корабля и смотреть в пенные волны, а мы весь вечер прятались от «стариков». Ладно, по проселку в Атлантику не добраться, так что скоро будет и море, и волны. Надо лишь набраться терпения.

Вспомнив о «стариках», я подумал о водителе. Рано или поздно нам с ним придется столкнуться, и это меня тревожило. Я перевернулся на бок, прислонившись лбом к остывающему металлу – смотреть на звезды уже надоело. Сквозь проем люка лились убаюкивающие трели сверчков, от брони пахло машинным маслом. Через какое-то время мочевой пузырь напомнил о себе смутным беспокойством, и я решил справить малую нужду, чтобы не бегать потом среди ночи. Пас посапывал в темноте.

Я осторожно соскользнул со скамьи и шагнул в люк, стараясь не греметь подошвами ботинок по лестнице. Ночная сырость сгустилась росой, заставила воздух впитать всю горечь степной травы. Где-то вдалеке жутковато кричала ласка. Было зябко. Я соскочил в пыль и решил не отходить далеко.

Сделав свое дело, я собрался возвратиться в амфибию, но мое внимание привлекли странные звуки. Ощущение создавалось такое, будто за ближайшим холмом кто-то ищет в траве упавшие деньги – оттуда доносилось невнятное бормотание, шорох, а иногда отчетливые ругательства. Если бы голос показался мне незнакомым, я бы тихонько вернулся в амфибию, поскольку встречаться среди ночи с обкуренным «стариком» у меня не было никакого желания. Но в голосе слышался характерный булькающий присвист.

Я замер, разрываясь между желанием ни во что не вмешиваться и отчаянным любопытством. В конце концов у меня не осталось сил сопротивляться, и я, наклонившись, чтобы не маячить на фоне неба, двинулся на звук. Шуршание доносилось с открытого пространства между двумя соседними холмами, это было совсем рядом, метрах в тридцати от меня. Пришлось применять правила маскировки – присесть в траву и двигаться на корточках, коротким приставным шагом. Это давало возможность приминать траву у самых корней, не издавая практически ни единого звука. Таким образом я обогнул холм и замер, разглядев впереди смутную тень нашего взводного.

Жаб ходил кругами и громко выговаривал непонятные цифры.

– От тысячи двухсот до девятисот, – доносился его сипловатый голос.

– Стоп. Восемь-сорок. От девятисот до семисот. Стоп. Девять-тридцать. Нет, барракуда его дери!

Жаб прекратил нарезать круги, уселся и поднял

из травы странный предмет. Сначала я решил, что это эластичный коврик от спинки воздушного аппарата, но уже через секунду понял свою ошибку. Это была толстая тетрадь, не обычная, электронная, а с белыми страницами из бумаги. Жаб принялся ее перелистывать, то и дело нашептывая ругательства разной степени сложности.

– Перестраховщик хренов, – сказал он неизвестно в чей адрес.

– Пескарь. Девять-тридцать! Может, еще на ручках тебя покачать?

Он жирно замазал стилом строчку в тетради.

– Девять-десять. Все. Точка. Девять-десять, барракуда тебя дери!

Жаб бросил тетрадь в траву, резко встал и снова принялся ходить кругами. На этот раз его слова не долетали до меня так отчетливо. Через какое-то время он успокоился, снова сел и взял в руки тетрадь. Только теперь он не читал ее, а принялся быстро писать сам. При этом он ерзал, грыз кончик стила, как первоклашка на уроке чистописания, а потом вдруг ни с того ни с сего выдрал лист, скомкал и бросил в траву.

– Чересчур! – фыркнул Жаб и снова принялся водить стилом по бумаге.

Но едва следующий лист покрылся вязью темных строчек, его постигла та же участь – белый комок полетел в мою сторону, упав буквально в двух шагах от лица.

Сердце у меня забилось так, что я перестал слышать трели сверчков. Дикое любопытство вновь овладело мной, но теперь мне недостаточно было смотреть на непонятные страдания Жаба, я хотел завладеть трофеем, содержавшим, как мне казалось, некую страшную тайну. И до тайны этой было, в прямом смысле слова, рукой подать. Но тянуться к цели мне не позволял страх быть замеченным.

«Хоть бы ветерком его придвинуло чуть поближе!» – взмолился я.

Но это была пустая молитва. То ли боги не желали оказывать мне содействие, то ли ждали проявлений смелости от меня самого. И я решился – осторожно вжался в траву и схватил бумагу, обливаясь потом от страха. Обратный путь дался мне не легче – я пятился, боясь выставить зад слишком высоко, иначе Жаб меня точно увидел бы, несмотря на увлеченность своим занятием. Судороги боязни разоблачения оставили меня лишь за уступом холма. Я сел и перевел дух, все еще обливаясь холодным потом. Мне не терпелось взглянуть на бумагу, но инстинкт самосохранения настойчиво требовал немедленного отступления. В этот раз мне показалось разумным ему подчиниться. Зажав скомканный лист в кулаке, я пополз к амфибии сначала на четвереньках, потом на корточках, а потом рванул, словно с низкого старта на беговой дорожке. Лишь прислонившись спиной к броне «Ксении», я ощутил себя в относительной безопасности.

Здесь уже никакой инстинкт не мог удержать меня от изучения трофея. Я бережно развернул листок и поднес его ближе к лицу, чтобы хоть что-нибудь различить в темноте. Бумага была испещрена группами цифр, все они располагались в три столбика, причем между собой столбцы почти не различались – при беглом осмотре я обнаружил лишь пару изменений в непонятной Жабовой арифметике. Больше всего записи напоминали какую-то бухгалтерию, в которой мне самому точно было не разобраться. Короче говоря, в этих писульках я понял только одно – при движении сверху вниз большие числа уменьшались, а маленькие, наоборот, увеличивались. Никакой другой логики я не заметил. Можно было разбудить Паса, но вряд ли он обрадовался бы ночному подъему. Я решил подождать до утра, сунул бумажку в карман и забрался в отсек.