Охотник: Правила подводной охоты. Третья раса. Большая охота. Операция «Караван»
Шрифт:
– Круто! – ляпнул я для поддержания разговора.
– Но не это самое главное. Фишка в том, что у этой торпеды, которую назвали «Скат», в генетическом коде не было клейма фирмы-изготовителя.
– Ты хочешь сказать, что ее сделали после войны? – удивился Пас.
– Никто не знает, – развел руками Пучеглазый. – Может, и так. Но в любом случае делали ее вопреки всяческим конвенциям, поскольку на брюхе у «Ската» нашли вполне рабочие органы размножения.
– Ни фига себе! – не удержался я. – Это что же будет, если торпеды сами станут плодиться?
– Ничего
– Тот был единственным.
– И то хорошо.
– Затем, – продолжил Пучеглазый, – у берегов Мадагаскара один из охотников попал под удар донной ультразвуковой пушки. Хорошо он был в газовом аппарате! Однако, когда начали исследовать место, никакой пушки на дне не нашли. Зато нашли знаете что?
– Не знаем, – терпеливо произнес Пас.
– Десять свежих икринок! Их собрали, вырастили и получили несколько ультразвуковых пушек. Не простых, между прочим. Эти твари, в отличие от уже известных, умели переплывать с места на место. Судя по всему, сделали их на той же фирме, что и «Скат», потому что клейма в генетическом коде тоже не было. И наконец история с миной класса «Диана». Это уже в Атлантике. Так что я не удивлюсь, если у жабовских капканов тоже найдутся органы размножения.
– И что ты на это скажешь как химик? – поинтересовался Пас.
– В домашних условиях биотех не создать, это точно, – уверенно заявил Пучеглазый. – Мне кажется, что завод по изготовлению этой дряни стоит где-нибудь в флибустьерской республике. В Полинезии быстрее всего, именно поэтому две из четырех находок попались в Индийском океане.
– Ну а смысл какой? – скривился я.
– А никакого, – отмахнулся Пучеглазый. – Это же пираты. Им лишь бы что-нибудь взорвать.
Аргумент был веский.
– Слушай, – вспомнил я о цели нашего с Пасом визита. – Ты находил записку Мичмана месяца три-четыре назад?
– Какую еще записку?
– На тетрадном листе. Там еще с другой стороны цифры были написаны. Мичман сообщал, что ждет тебя в кабаке.
– А, помню, было. Это Мичман тебе сказал?
– Да. Где сейчас эта бумажка?
– Не помню, – Пучеглазый пожал плечами. – А чего это вдруг она вам понадобилась? «Косяк» завернуть?
– Нет, у меня там были долги записаны, – сказал я. – Теперь не могу вспомнить, кому отдал, а кому должен.
– Хреново, – сочувственно вздохнул химик. – День сегодня такой, невезучий. У меня тоже все вкривь и вкось, никак не могу добиться повторяемости эксперимента.
– Кажется, на базе завелся неизвестный науке вирус, – усмехнулся Пас. – На всех напала страсть к экспериментам. Молчунья пытается переделать асфальтоукладчик в гравилет, Мичман ставит опыты по выживанию на салагах, а в музее…
Мне пришлось снова толкнуть его локтем.
– Что в музее? – рассеянно спросил Пучеглазый.
– Кто-то сушеную торпеду спер, – вывернулся я, не желая выдавать тайну расчлененного жидкостного аппарата.
– Да ну! – химик неохотно оторвался от изображения на мониторе. – Откуда такие слухи?
– Никакие
– Это ерунда, – отмахнулся Пучеглазый. – Там уже давно все на фиг разграблено, а замок кто только не выбивал.
– Зачем? – спросил Пас.
– Подзаработать, – химик снова глянул на монитор. – Хозяин кабака, Артур, иногда берет куски тварей на сувениры за неплохие деньги, а потом перепродает на материк. Так что не забивайте себе голову ерундой, к экспериментам это отношения не имеет. Тем более к моим.
– А ты над чем работаешь? – ради приличия поинтересовался я.
– Можно подумать, оно вам интересно, – отмахнулся Пучеглазый.
– А бумажку, значит, не помнишь, куда дел? – я на всякий случай еще раз попытал счастья.
– Нет.
– Ладно, – вздохнул Пас. – Тогда не будем тебя отрывать от работы.
Мы оставили Пучеглазого и забрались в глубь пальмовой рощицы, в самом центре которой валялась брошенная кем-то пластиковая канистра. Там же лежало бревно, специально положенное вместо лавочки, а возле него чернело кострище со скобами для приготовления морепродуктов. Место было хорошо тем, что, пока непрошеный соглядатай пробирался бы в сердце рощи, мы могли заметить вспугнутых им птиц и убраться оттуда. У нас не было ни малейшего желания встречаться с Жабом или с кем-то еще.
– Индийский океан, – произнес Пас, устраиваясь на бревне.
Мне был понятен ход его мыслей.
– Кажется, Жаб решил затеять большую охоту, – кивнул я. – На дичь, которой нет в каталоге Вершинского.
– И, судя по тому, какой аппарат он пробует сделать, ему с этой дичью уже приходилось встречаться.
– Только непонятно, как он собирается попасть в Индийский океан, – я пожал плечами. – Работы для охотников становится все меньше, так что разнарядку получить сложно. На что он надеется?
– На свои связи, – заявил Пас. – Вспомни, как год назад он обещал Рипли не задерживаться надолго в Атлантике? И как мы сдавали на допуск.
– Да, – я задумчиво потер переносицу. – Взятки и связи. Наверное.
Меня все сильнее охватывала тревога, да и Пас беспокоился не меньше моего.
– Я все думаю, что это может быть за дичь? – проговорил он. – Ведь Жаб один на нее охотиться не пойдет, мы в его команде.
– Рипли уже вроде бы поохотилась. Помнишь, они говорили о какой-то поганке?
– Помнить-то помню, а что толку? Это как с той «гадостью». Слово есть, а что оно обозначает в контексте – неясно. Хотя, если честно, я был бы не прочь поохотиться на серьезную тварь.
Из уст Паса такое заявление прозвучало дико – он и охота казались мне понятиями совершенно несовместимыми.
– Деньги нужны, – заметив мое удивление, пояснил Пас. – Здесь платят копейки, а вот во время активной охоты…
– Прочел письмо от матери? – догадался я.
– Да. Врачи говорят, что сейчас самый благоприятный момент для проведения операции. Дальше будет хуже.