Охотник
Шрифт:
– Будете у себя дома, пусть приходит к вам куда хочет. Но вы у меня в гостях и тут мои правила. Или уходите. Забирайте свои продукты из холодильника, и прошу вас, – говорю почему-то зло.
Александр смотрит на меня понимающим взглядом и, набрав сыну смс, убирает телефон в сумку и спрашивает:
– Значит, мой сын сначильничал, да?
Краснею и отвожу взгляд.
– Видимо, он привык так поступать со всеми. Он позвонил мне позавчера вечером и сказал, что меня увольняют. Вчера я пришел с заявлением об уходе и отказался от этой должности. Думал, меня разыгрывают. И потом на входе… коридоре…
Он
– Прости, нет, его не надо прощать. Я за сына не извиняюсь. Я извиняюсь, что допустил это. Не думал, что дойдет до такого. Совсем уже рехнулся он на тебе, Коль. Совсем рехнулся.
Непонимающе смотрю на него и выдавливаю из себя с трудом:
– Что он?
Тот, вздохнув, смотрит на меня.
– Он давно уже любит тебя.
Я смеюсь истерично.
– Любит?! Меня?! Вы сами рехнулись!!! Он же мужик!!! Ваши шутки меня просто убивают, что отец, что сын!!!
Он смотрит на меня очень серьезно.
– Зря ты так. Раньше ты добрее был.
Я смеюсь какое-то время и замираю, неверяще глядя на него.
– Раньше, я? Вы о чем, Александр?
Он вздыхает.
– Когда-то ты меня спас. Я не забываю долгов и все это время присматривал за тобой. Ты пропал из вида лишь когда в армию ушел. Я был рядом с тобой, когда ты отца хоронил. Я был с тобой, когда ты в лесу после этого чуть не заблудился, сгорая от горя. Потом Мишу, твоего названного брата, рак унес. И снова я рядом был. Только я уже сына своего брал, потому что тяжело было мне передвигаться.
Морщусь и гневно отвечаю:
– Да вы меня путаете с кем, Александр Константинович. Никого не было. Я один все это время был.
Он молча кивает.
– Никого не было рядом с тобой это точно… из людей.
Смотрю на него огорченно и не понимаю ничего. Вот ведь сам признался. Чего тогда лицо такое держит. И вдруг миг, и он, как-то застонав, падает на пол, и я не успеваю ему помочь, как вижу огромного волка. Он садится передо мной и смотрит так пронзительно, что крик застревает в горле. Темнота словно падает на меня, мозг отмечает лишь, что я падаю не на пол, а на что-то меховое.
Голова дико болит, в горле пересохло. Неужели пил вчера так много? Что ж так тело-то ломит? Хоть дома пил, и то ладно. На кухне бренчит посуда, и в комнату входит Александр. Почему-то первым порывом тело среагировало на него неоднозначно, забиваюсь в угол и чуть не умоляю его:
– Не подходите ко мне… прошу… пожалуйста… у меня дети… кормить их надо, растить еще…
Он так и застывает на пороге с тазиком в руках.
– Какие дети? Коль? От волка не может быть ребенка. Только щенок. Волчонок. Ты ведь из охотников-волков.
Мотаю головой, побледнев так, что чувствую, как озноб пробрал до самой печенки. Нет!!! Он путает все, я… я – человек. Никакой не волк. Хрипло шепчу:
– Путтттааететттеее, путттаете. Я Николай Старостин. Уходите… прошу…
Но он все равно садится на кровать и протягивает ко мне руку.
– Отец твой, царство его небесное, хорошим вожаком был в вашей стае. И тебя решил уберечь от всего этого. Ушел из стаи и зажил как все люди, боясь, что когда-нибудь и на тебя облаву устроят. Мы дружили какое-то время. Вы со Святом и не виделись толком. Когда совсем малышами были. Только Свят тебя старше
Обрываю его, затыкая себе уши.
– Вы несете бред!!! Уходите, уходите, не хочу ничего слышать. Бред!!! Все это бред сущей воды.
Он кивает.
– Вся эта жизнь бред, Николай. Наши стаи породнятся и воссоединятся. Наконец-то. Твои, кстати, в Москве сейчас. Твой отец неплохо ими управлял, пока тебя растил здесь. Чтобы ты не примелькался и умел видеть все изнанки этой жизни. Прости, что именно мне пришлось это все сказать тебе. Я ухожу… не держи на меня зла. Я к тебе всю жизнь относился как отец. Защищая и оберегая тебя от проблем. Я знаю, что ты решил бы их сам. Твоя стая тоже помогла бы тебе. Но отец твой велел сказать тебе обо всем, когда тебе плохо совсем станет. Головные боли начались у тебя пару лет назад. Я настоял, чтобы ты прошел медкомиссию в моем центре. И все подтвердилось. Твой зверь хочет наружу. Ты сам удерживаешь его, тем, что цепляешься за правила этих людей. Позволь ему вздохнуть, и все произойдет, как и велено природой.
Он ушел, а я все смотрел на то место, где он только что сидел. Дверь хлопнула, и я, наскоро проглотив таблетку, что мне когда-то прописали, позвонил, вызывая такси. И едва машина подъехала, с чемоданом протиснулся на заднее сидение. Водитель, весело улыбнувшись, спросил:
– Аэропорт?
Киваю быстро, глядя как на мою карту пришли деньги, видимо, бухгалтеры начислили за увольнение. Судорожно трогаю свой чемодан и слышу, как водитель чертыхается:
– А это что, провожающие? – он зло цедит, открывая окно и что-то крича тем, кто прижимает нас к обочине.
Стало страшно на миг так, что голова заболела с новой силой. Огромный джип внаглую встал боком перед нами, и оттуда выскочил Святослав Иванович. Он лишь махнул мне головой, типа, мол, к выходу давай. Но я так и остался сидеть, вцепившись в чемодан. Ни за что!!! Никакая сила не выта… Мое тело легко стянули с заднего сидения, и я оторопело смотрел, как мое такси отъезжает, сдавая назад и разворачиваясь обратно.
– Ну и куда ты собрался?
Смотрю на него и выдавливаю сипло:
– Вам-то… тебе-то что?! Куда хочу, туда и еду.
Он кивнул с готовностью и, резво догнав меня, втащил в свою машину и сказал тихо:
– Значит, вместе поедем. Ты чемодан-то на помойке нашел? – спросил он меня, видя, что я не отцепляюсь от него.
Чемодан был мне дорог, еще в каком-то махровом году я, отстояв длиннющую очередь и не понимая, зачем она, получил вот такой вот чемодан. Очереди были на все. Если бы я знал, я бы не потратил деньги на это. А потом это и осталось какой-то памятью о прошлом, об отце. Он даже словом не обмолвился, что мне это не надо, или что я потратил впустую деньги. Он просто кивнул и бережно убрал в мой шкаф. Это было мне первым уроком к самоуважению. Если я не буду себя уважать, ни одна сила не заставит окружающих уважать меня и мое личное мнение. И сейчас я лишь огрызнулся: