Охотник

Иванов Юрий

На ночь Никита проглотил вторую капсулу. За следующие четыре дня он совершил второй малый круг по левому берегу Нымды и добыл двадцать три соболя. С середины октября и до того момента, пока толщина снега позволяла ходить пешком, добыча соболя велась карабином, а потом – с помощью капканов и кулемок. При охоте с ружьем Никита курсировал от одного домика к другому с ночевками в них как бы восьмеркой, где два круга маршрута, проходившего по разным берегам Нымды, соприкасались в базовой избушке. Соболь, если он имелся, всегда держался близко к воде, поэтому охотники свои эти маршруты, которые они называли путиками, прокладывали вдоль ручейков и речушек. Зимой же Никита уходил из основного своего зимовья примерно на две недели, добывая соболя уже капканами и двигаясь по большому кругу, обходя все свои проходные избушки кроме находящегося немного в сторонке домика на самом верховье Нымды.

Совершив, таким образом, второй малый круг, Никита добыл сорок четыре соболя за десять дней, что было просто невероятным успехом. Можно было бы радоваться, да только вечерами, снимая шкурки, он начал ловить себя на мысли, что ему немного безразличен его охотничий результат. Постоянные блуждающие физические

боли в теле пытались все настойчивее затмить разум и убить все внутренние желания и стремления.

Обычно Никита успевал до начала обильного снегопада сделать максимум две полные «восьмерки», что по времени выходило дней пятнадцать-двадцать, хотя бывали года, когда глубокий снег формировался уже в конце октября. На этот раз настоящая зима пришла только к двадцатому ноября. До этого момента Никита успел почти выполнить свой план на весь сезон, но радости никакой он не чувствовал: капсулы помогали, но они и отбирали словно бы внутреннюю силу за счет будущего времени. Он уже начал пить их через день, а иначе руки дрожали, и ни о какой меткой стрельбе не могло бы и речи.

Начавшийся сильный снегопад застал его на пути к основной избушке, когда он закрывал третью «восьмёрку». Забросив охоту, он быстрым шагом заторопился к своему зимовью. Когда Никита добрался уже в темноте к домику, поднялась метель. Снег шел три дня, и на эти три дня он решил взять «отгул» за досрочное выполнение плана. Организм, уставший и измотанный долгими переходами по тайге и смертельной болезнью, желал лечь на топчан и лежать в тепле, не двигаясь. Никита за последнее время, чтобы отвлечься от мрачных мыслей, старался чаще включать радио. Он и в былые годы вечерами, для некоторого развлечения и чтобы слишком не одичать в тайге, иногда слушал старые песни и заодно мировые новости. Старый, видавший виды, радиоприемник, работавший от батареек, сдох прошлой зимой, и в Турухунске Никита во время своей поездки в больницу приобрел девайс с литий-ионным аккумулятором. Притом продавец, узнав, что он охотник, настойчиво посоветовал купить еще дешевый кнопочный телефон с таким же аккумулятором в качестве зарядника и шнур для зарядки через снегоход, объяснив при этом все нюансы. По сравнению со старым приемником этот новый оказался просто замечательным аппаратом: звук был чистым, маленький дисплей в темноте выполнял роль ночника, к тому же на одной полной зарядке от одного аккумулятора радиоприемник мог работать два дня. Так Никита и пролежал три дня у себя в базовом хозяйстве, слушая, почти не выключая, радио. Весь мир бурлил, то ли в ожидании войны, то ли наоборот, пытаясь спастись от взаимного уничтожения. Никита слушал новости и ему, смертельно больному, было в какой-то степени даже забавно, как здоровые люди ищут повод, чтобы начать убивать друг друга.

Привыкший чувствовать себя настоящим человеком только в тайге в одиночестве, ему весь остальной мир за пределами Туруханского края казался неким абсолютно отвлеченным космосом. Да, он в молодости поколесил по миру, но это было в другой жизни, и от нее нынче почти ничего не осталось – так, какие-то обрывки, словно фрагменты полузабытого сна. Поэтому и эту политическую мировую суету вокруг Украины Никита воспринимал как игру понарошку, хотя, в то же время, чтобы забыться от болезни, он стал интересоваться этой довольно занимательной игрой: все же он живет в России – как же иначе?

Выбравшись в тайгу первый раз на снегоходе после сильнейшего снегопада, Никита чуть ли не с первых метров езды по путику по рыхлому снегу понял, что его надежды на то, что охота без ружья для его состояния будет чуть полегче, не оправдываются. Охотничьи путики в тайге – это не ровная дорога. При каждом рывке снегохода голова начинала кружиться так, что порой приходилось тормозить и пережидать, пока танцующие вокруг ели и кедры не остановят свой хоровод. Рекс при этом всякий раз недовольно начинал, запрыгнув на нарты, переминаться с лапы на лапу, вытанцовывая степ на брезенте, призывая своим неумным энтузиазмом взять быстрее себя в руки и двигаться дальше, чтобы успеть насторожить все кулёмки на путике и в тупиках. «Что бы я без тебя делал, друг ты мой! – ласково говорил каждый раз Никита, стараясь сфокусироваться взглядом на лайке. – Видишь, угасает твой хозяин? И ничего не поделать… Мне себя не жалко – жалко оставлять без поддержки мою Таню, моих детей и тебя вот, неуемного оптимиста, тоже жаль: ты же до смерти будешь тосковать без меня…»

Как бы ни туго не приходилось, но все же Никита, как положено таежному охотнику, чуть ли не на «автопилоте», успевал выполнять почти все запланированные и выверенные годами дела по добыче соболя: ставил капканы, подчищал дворики, настораживал кулемки, забирал попавшуюся в ловушки добычу. Он не мог припомнить ни одного такого богатого на соболь года: в день он забирал по три-пять штук. Бывало и больше. К езде на снегоходе более или менее Никита приноровился, только вот вечерами снимая шкурки, он все больше чувствовал, как пальцы слабеют и плохо слушаются его. При настораживании капканов на морозе это не так было заметно, но при кропотливой работе с ценным мехом это воспринималось очень ясно. Никита вспомнил, когда обратил впервые внимание на боль в запястье и в пальцах, как Юрий Всеволодович долго почему-то изучал именно искривившиеся за последние месяцы ногти на его руках и даже прикладывал к ним масштабную бумагу-миллиметровку.

Совершив два больших круга и добыв при этом приличное количество соболя, Никита все же решил наведаться в дальний свой домик в верховьях Нымды. Заканчивалась первая декада декабря. Заканчивались и «волшебные» таблетки – осталось пять штук, поэтому Никита и решил, что если он сейчас туда не выдвинется, то уже никогда там не побывает. Ему было жаль уходить из этой жизни, не попрощавшись со всеми своими таежными пристанищами. Конечно, та избушка была, пожалуй, наименее ухоженная из всех, так как добираться туда летом было довольно сложно из-за скалистого труднопроходимого кряжа, который шел перпендикулярно к реке примерно в десяти километрах от проходной избушки, что была выше по течению от основного зимовья. Проще всего, если можно так сказать, туда

можно было добраться на снегоходе по замерзшей реке, но Нымда покрывалась льдом только после продолжительных сильных морозов к началу декабря, а то и позже. Да, тяжело было добираться в те места, но добыть хотя бы несколько шкур темного соболя всегда было очень соблазнительно. Даже находясь в исключительно плохом состоянии, эта охота, которая, как известно, пуще неволи, также манила Никиту вместе с желанием повидать и пошаить печку в дальней избушке. Для себя он решил, что там он завершит этот охотничий сезон и выдвинется в сторону Сайгира: свой план он выполнил сверх всяких ожиданий почти в два раза, капсулы заканчивались, а без них он уже все равно ничего не мог делать.

Приготовив все накануне выезда к дальней – седьмой – избушке, вечером, перед тем как принять капсулу, Никита снова, как в первый раз, долго держал его дрожащими пальцами, при этом разглядывая свои уродливо искривившиеся ногти. «А стоит ли возвращаться? – мелькали в замутненном сознании мысли. – Зачем травмировать детей своими мучениями и неизбежной затем смертью. Ладно, Настя и Мишка – они уже большие, а Ритка? Может, съездить в верховье Нымды, добрать последние полагающиеся мне, как охотнику, добычу, вернуться на базу и там, собрав все меха в мешок, лечь на свою кроватку и тихо замерзнуть? После нового года Сашка заедет и заберет мое тело вместе со шкурками. Сразу похоронят, а денег от соболя хватит Насте для поездки в Москву…» Никита представил, как его товарищи-охотники будут пилить бензопилами замерзшую землю для его могилы, потом закопают его, а испорченные цепи выложат на свежий бугорок… «Фу, ты! – громко вскрикнул Никита, придя в себя от унылых видений так, что Рекс, наблюдавший, как обычно, за ним через оттаявшее стекло, моментально исчез. – Так нельзя! Нельзя сдаваться! А что если как-нибудь дотерпеть до Нового года дома, а затем полететь в Красноярск -сдаваться врачам? Пусть они меня там уморят, чем вот так – это ж самоубийство! Какая память обо мне останется моим детям?» Никита даже удивился тому факту, что такая замечательная мысль посетила его только сейчас. Он поймал себя на том, что это решение поехать умирать в больницу, как это ни было странно, его даже немного развеселило. Да, организм разваливается: болит левый бок, болит правый бок, и лежать можно только на спине; ноют все суставы, включая на пальцах рук и ног; еда плохо воспринимается желудком; постоянные приступы удушливого кашля – сложно даже вычислить, что не болит, – но его ждут дома «со щитом». Значит, надо бороться до самого конца, что бы это ни стоило!

Выехал из базового зимовья Никита рано с таким расчетом, чтобы, заглянув перекусить и проверить, как обстоят дела в проходном домике, засветло, желательно на час даже до темноты, добраться до своей обделенной вниманием избушки. С апреля много воды утекло на Нымде – могло произойти все что угодно, да хоть вот медведь мог забрести и поломать все в доме. А на тридцатиградусном морозе, на снегу или хотя бы в санях под брезентом, не поспишь. До промежуточной «станции» добрались с Рексом сравнительно быстро: дорога, где по замерзшей реке, а где по путикам вдоль берега, уже была проложена снегоходом. Дальше пришлось посложнее: течение Нымды выше кряжа, за которым начинался более выраженный горный рельеф местности, было довольно сильным, и местами имелись бурлящие полыньи, которых не осилили морозы до тридцати градусов. Приходилось осторожно, прижимаясь к обрывистым скалистым берегам, аккуратно огибая валуны, объезжать такие места.

Когда Никита, подъезжая к избушке, который был расположен рядом с подошвой довольно высокой горы с ее южной стороны, начал вглядываться в знакомые очертания места, то вначале не понял даже, где находится его домик. Вот небольшой лабаз на двух стволах рядом растущих лиственниц, вот верхушка поленницы с навесом сверху, а крыши избушки с трубой нет! Вместо нее какой-то бесформенный сугроб.

Подъехав близко к этой куче снега, Никита понял, в чем дело! Рядом с домиком стояла сосна, которая причудливо росла, обхватив своими корнями огромную глыбу камня, торчавшего из земли своей макушкой. Видимо как раз то злополучное землетрясение, про которое ему рассказали Сашка со Светой, свалило эту старую могучую сосну с ветвистой кроной прямо на крышу избушки. Сердце у Никиты замерло в первый момент от вида этой безысходной картины, но привыкший к любым испытаниям сибирский охотник быстро спохватился и без лишней суеты стал действовать. До заката солнца оставалось примерно полчаса, а дел было на целый день, да еще запросто что-то осталось бы. В первую очередь Никита сделал проход к дверному проему, чтобы оценить масштаб бедствия. Еле-еле откопав траншею вдоль южной стены, он заглянул в пустой проем окошка (стекло для него он хранил в лабазе), потом добрался и до двери, которая висела на одной петле: тяжелое дерево не только разломало односкатную крышу, пробив при этом могучим суком дыру в потолке и снеся трубу печки, но и сдвинул верхний венец. Если бы набедокурил медведь, было бы не так печально. Такой катаклизм Никита видел впервые. Проделав проход к другой стороне домика, он достал бензопилу из саней и первым делом распилил сосну на метровые чурбаки. Жажда жизни словно бы подстегнула его обессилевший от борьбы с болезнью организм: откуда-то неизвестно появились силы, и Никита довольно споро убрал тяжеленые обрезки дерева, стараясь при этом до конца не доломать избушку при этом. Затем он спилил стойки крыши и убрал ее развороченные куски в сторону, чтобы успеть до ночи собрать и утеплить потолок, а также смонтировать каким-то образом печку. Два мешка мха Никиты всегда имел под рукой в каждой избушке, также под навесом поленницы лежал небольшой рулон строительной мембраны. Поработав в молодости в Америке на строительстве каркасных домов, он применял немного те технологи вполне ходко. Заменив сломанные потолочные доски досками от лежанки и двумя половицами (на пол вместо них закинул доски от разобранной крыши), Никита проложил поверх них два слоя мембранной пленки. Затем поверх нее ровным слоем уложил сухой мох из мешков и закрыл его еще одним слоем мембраны, пришпилив ее по краям степлером, который всегда таскал с собой в снегоходе. Сверху аккуратно, уже при свете фар снегохода, он разложил рваные куски рубероида и придавил их равномерно оставшимися от крыши досками