Охотники и ловцы рыб
Шрифт:
— Так это возможно? — с надеждой спросил его некрещеный собеседник.
Новгородец серьезно на него посмотрел.
— Я, хоть и подзабыл это к тому времени, но видел от христиан только добро. И искренне захотел креститься. А ты столько времени прожил с христианами и только озлобился на них. Любава не будет с тобой счастлива. Она, ты мог это заметить, привыкла слушаться. А тебя слушаться, христианке только горе копить.
— Ах! После твоего крещения сразу же стало так заметно, какой ты хороший, что Марьяна согласилась стать твоей женой? — ехидным тоном спросил
— Ты оскорбляешь сейчас не меня, а таинство крещения. Да, я изменился, преобразился в купели. И, если ты собираешься и дальше похоже высказываться, то Любаве потребуется куда больше сообразительности, чем моей Марьяне, чтобы увидеть в тебе что-то хорошее, — копируя его ехидный тон, ответил Творимир.
— Я понял, — серьезно сказал Всеслав и задумался, сжав руки в кулаки.
Спустя некоторое время он нашел Любаву, укладывающую вещи, купленные в городе, вместе с Ростилой. Невесте Всеслава, родственнице князя Ярослава, полагалось теперь богато одеваться, а на киевских рынках и в торговых кварталах можно было купить что угодно. Через богатый город Киев издревле проходили основные торговые пути Ойкумены.
— Здравствуй Всеслав, — в последний месяц всегда грустная Любава подняла свою медноволосую головку от вьючного тюка, чтобы посмотреть на вошедшего. — Ты пришел сказать, что мы завтра отправляемся дальше?
— Мы действительно спешим, чтобы попасть в Бреславль до разлива рек, — Всеслав сел на лавку рядом со стоящей на коленях возле тюка с вещами Любавой. — Но пара дней ничего не изменит. Мы задержимся до воскресения, чтобы ты смогла помолиться в храме.
И он с удовлетворением увидел в ее синих глазах робкий проблеск надежды на такое невероятное чудо.
— Но стоит ли задерживаться из-за меня, если мы так спешим?
— Я не совета спрашивать пришел, — сурово заявил польский рыцарь. — Я сказал, что мы задержимся в Киеве до воскресения.
Любава молча опустила голову, счастливо улыбаясь.
— Немного отдыха всем пойдет на пользу, — добавил Всеслав, более мягким тоном. — Тебе, Ростила, тоже.
Спутницей Любавы была женщина редкой красоты. Серые большие, раскосые глаза. Скулы и изящный носик степнячки, но светло-соломенные, длинные, густые волосы. Только в Залесской Руси можно встретить такое сочетание несовместимых признаков.
— Творимир с Марьяной подольше вместе побудут. Когда-то им еще свидеться доведется.
Всеславу никто не ответил. Он еще немного помолчал.
— А ты уже была в Десятинной церкви, Любава?
— Нет. Сегодня вечером напоследок сходить собиралась, — ответила рыцарю невеста, поднимая на него свои ясные синие глаза, от взгляда которых у него немного сбивалось дыхание. Глаза, в которых впервые за несколько последних недель светилась радость.
— Пойдем, вместе посмотрим. Я никогда не был в Киевской Десятинной церкви. Даже в Софийском храме Константинополя был, а здесь — нет.
— Ты был в Царьграде? — удивилась Любава.
— Да. Где я только не был. Пойдем, по дороге расскажу.
Киевский Десятинный
— Даже Софийский храм Константинополя не так красив снаружи. Те византийские мастера, которые строили Десятинную церковь для супруги князя Владимира принцессы Анны, превзошли самих себя.
Любава не ответила. Она не в первый раз видела этот храм, но в который раз, затаив дыхание, любовалась.
— И ваш князь Владимир и наш князь Болеслав — удивительные люди. Богатыри — первопроходцы.
Любава снова промолчала. Из вежливости на этот раз. Она никак не могла уравнять князя Владимира, которого в народе уже называли "Красным Солнышком", с польским князем Болеславом, воины которого не так давно жестоко разорили русскую землю и стольный город Киевского княжества; увели в полон множество русских людей, в том числе и любимую сестру Ярослава княжну Предславу. С Предславой польский князь обошелся особенно жестоко.
— Ты был в Царьграде? Расскажи, — попросила Любава, уводя разговор с опасной темы.
Всеслав принялся рассказывать о великолепной царьградской Софии, о дворце императоров Ромеев, о зале приема базилевсов, в котором рычат во время приема послов золотые львы, поют позолоченные птички на позолоченных веточках, среди позолоченных листочков позолоченного дерева. При этом трон базилевса сам собой внезапно поднимается вверх в клубах курящихся благовоний. Он рассказывал это и многое другое, столь же чудесное, скучающим тоном, разглядывая мощенную камнем центральную площадь Киева, княжеский дворец, выложенный из рядов розоватой плинфы, бронзовую четверку коней, в свое время вывезенную князем Владимиром из захваченного им Херсонеса.
— Тебя не слишком поразили все эти чудеса, — проницательно заметила Любава.
– Меня возмутило и оскорбило отношение греков к другим народам, — мрачно ответил ей Всеслав. — Они думают, что поразят наше воображение, воображение неотесанных дикарей такой чепухой. Подумаешь, трон сам собой поднимается. Сидит где-нибудь позади раб и поднимает.
— А другой раб рычит, спрятанный за львами, — еле заметно улыбнулась Любава, которой в свое время Рагнар рассказывал о том, что никаких рабов там нет. В том-то и весь ужас.
— Золотые листочки красиво сделаны, но сколько из-за этого высокомерия. Базилевс сам никогда не разговаривает с послами. Не по чину ему. В его светлом присутствии логофет дрома осчастливливает диких варваров своим общением. Понимаю, почему князь Владимир подчинил новорожденную русскую церковь не Константинополю, а Охриде. Да только теперь что вы делать будете? Император Василий разгромил Болгарию. Охридская митрополия доживает последние годы. После смерти митрополита Иоанна все равно придется подчиниться Константинополю.